Уве Топпер. ВЕЛИКИЙ ОБМАН. Введение, Предисловие, Главы1-4

 Уве Топпер

 ВЕЛИКИЙ ОБМАН. Вымышленная история Европы.

Планомерная фальсификация прошлого от Античности до эпохи Ренессанса.

 "Нева", СПб, 2004

Информация:

К сожалению, у редакции сайта пока нет доступа к последней, исправленной версии текста книги. Приносим извинения за встречающиеся опечатки и несоответствия с текстом печатного издания.  

Введение, Предисловие, Главы1-4

Введение

Немецкий писатель и человек вселенной Уве Топпер (род. 1940) – редкое явление в современном мире академических карьер, кабинетных ученых и устоявшихся мнений. Сразу после гимназии он отправляется в шестимесячное путешествие по Египту. Потом поступает в Берлине в Художественную Академию (всю жизнь его – пусть худо-бедно – кормили его картины). Но любовь к Востоку снова срывает его с места, и он уезжает учиться в Пакистан: языкам, философии, этнографии, увозит туда молодую жену. Через несколько лет, спасаясь от преследований влюбившегося в нее молодого князя, студент из Пакистана оказывается в Северной Африке.

Страны Магриба и Пиренейский Полуостров стали на всю оставшуюся жизнь главной любовью любознательного исследователя, все желающего увидеть своими глазами. Здесь он искал и нашел следы нескольких страшных и основательно забытых человечеством катастроф сравнительно недавнего прошлого, о чем и написал свою первую (и самую толстую книгу) «Наследие гигантов», вышедшую в 1977 году. (См. Топпер, 1997).

Топпер увлекается берберами, осваивает их язык, записывает их сказания, становится членом берберского племени в Марокко. Около 20 лет семья кочует со своим племенем, только вместо верблюдов берберские шатры, скромный скарб, библиотеку и письменный стол с пишущей машинкой перевозит старый всеядный газогенераторный грузовик. В шатрах Топперы вырастили четырех детей, один из которых стал испанским журналистом, а другой – бардом, поющим на многих языках. Двое младших детей вернулись 90-х годах  в Берлин и работают в социальной сфере.

Топпер публикует книги «Суфизм в странах Магриба» (1984), «Сказки берберов» (1986) и «Спроси у Земли» (1988) – последняя повествует о представлениях берберов о природе. В промежутке он становится соинициаторов успешного движения за признание языка берберов одним из государственных в Марокко, добивается создания кафедры бербероведения в университете г. Кадиса в Испании. По-испански выходят его книга по истории искусства и сборник народных берберских сказок. До 1993 года немецкие издательства издают две его книги по истории религии.

После воссоединения Германии, Топпер, обосновавшийся тем временем сначала в Испании, а потом в Португалии, решает (частично) вернуться в Германию, не расставаясь, тем не менее, с жилой башней посредине виноградника, приобретенного в окрестности Порто. Начинается, продолжающаяся и по сей день, жизнь на два дома. Дважды в год Топпер с женой пересекают всю Западную Европу, каждый раз по новому маршруту. Каждый такой переезд превращается в исследовательскую экспедицию со сбором материала для новых книг. А пребывание на месте (в Германии или в Португалии) используется для дополнительных экспедиций.

В Германии Топпер увлекся критикой традиционной истории, стал одним из основателей Берлинского, а потом и Потсдамского Исторических Салонов. Различным аспектам исторической критики и предыстории посвящены вышедшие с тех пор шесть его книг. Настоящая была первой в этой серии. Она содержит наиболее существенные моменты его критики: анализ процесса выдумывания европейской истории и конструирования ни на чем не основанной хронологии.

Для русского читателя, знакомого с критикой традиционной истории и хронологии с позиций естественных наук, статистики и истории технологии, книга Топпера в первую очередь любопытна тем, что его гуманитарный подход к исторической критике абсолютно независим от русских исследований, но во многом приводит к тем же результатам, что и работы российских критических авторов.

Чистую гуманитарность своей критики Уве Топпер компенсирует за счет широты исследования, своего знания языков и привлечения новых имен из кагорты критических исследователей. В результате ему удается открыть новые фронты нападения на традиционную политизированную и идеологизированную историографию, не говоря уже об абсолютно произвольно выдуманной хронологии древности.

Хотя книга и была напечатана всего пять лет тому назад, сегодня Топпер сформулировал бы многие свои положения в значительно более радикальной форме. Многие из приведенных в книге хронологических оценок (XIII веком и более ранним временем) он сдвинул бы на несколько столетий ближе к сегодняшнему дню. В какой-то мере я попытался отразить эту более радикальную нашу с ним позицию в своиъх комментариях.

 

* * * * *

Отношение в Германии к работам российских критиков хронологии хорошо прослеживается по нелегкому пути, который Уве Топпер проделал к своей сегодняшней радикально-критической позиции. Он изучал в свое время в Марокко русский язык, но практически его применял мало и сейчас, к сожалению, не способен в оригинале знакомиться с книгами российских авторов.

Это, а также его чисто гуманитарный настрой и свойственное многим гуманитариям поэтическое и одновременно настороженное отношение к точным наукам, привели к тому, что он не читал ни в оригинале, ни в английском переводе книг А.Т.Фоменко и книг, написанных им в основном в соавторстве с Г.Б.Носовским.

Его знакомство с работами российских «новохронологов» ограничивалось несколькими докладами, произнесенными

1.      в Гамбурге и Берлине называемыми ниже Херибертом Иллигом, Христофом Марксом и Мартином Нофманном, а также

2.      В.В. Калашниковым и мной на годовых встречах подписчиков журнала «Временные прыжки», издаваемого Иллигом, в Дейпциге и Леонберге в 1976 и 1977 гг..

Х. Иллиг является лидером большой части немецкого движения за пересмотр хронологии и имеет серьезные заслуги перед ним. В тоже время, он опубликовал в своем «толстом» журнале „Zeitensprünge“ (Временные прыжки) обзорную статью, в которой занял отрицательную позицию по отношению к фоменковскому подходу и к его результатам. Именно, Иллиг, рассказывая в 1995 г. в журнале об английском издании книги А.Т. Фоменко, продемонстрировал непонимание характера найденных А.Т.Фоменко зависимостей между правящими династиями разных временных эпох.

Со временем . Иллиг занял враждебное по отношению ко всем результатам теории Фоменко позицию, которая объясняется следующим образом: Х. Иллиг посвятил доказательству фиктивности Карла Великого несколько книг, но так и не смог объяснить возникновение этого легендарного образа. Поэтому его раздражает то обстоятельство, что в книгах А.Т.Фоменко демонстрируются различные прообразы великого, хотя и фиктивного, германско-франкского правителя. И, вообще, Иллиг уверен, что теорию Фоменко нам, критикам, историкам никогда, ни при каких обстоятельствах не «продать», а он хотел бы добиться признания со стороны официальной «исторической науки».

Кроме того, в деятельности Х. Иллига есть свои отрицательные стороны, которые в последнее время все сильнее проявляются. Они коренятся в его личности человека, безусловно, одаренного, исторически широко образованного, весьма работоспособного, энергичного и делового, но лишенного академического опыта и научной терпимости. У него нет толерантности по отношению к «не марширующим в ногу» авторам.

Это уже привело к сужению тематического спектра журнала «Временные прыжки». В нем в настоящее время превалирует тематика сокращения средневековой истории на 297 лет. Необходимость такого «хирургического вмешательства» была обоснована Иллигом в серии книг, в которых доказывалась фантомность периода средневековой истории с 614 по 911 гг.

Кроме того, сужение спектра критики до 297 фантомных лет привело к личному конфликту между Иллигом с одной стороны и целым рядом ветеранов немецкого критического движения (Хр. Маркс, Хр. Блёсс и многие другие) с другой. Вовлечены в этот конфликт и некоторые, сравнительно недавно присоединившиеся к движению, авторы (Х. Фридрих, Г. Гайзе, У. Топпер, Хр. Пфистер и автор этих строк). «Отлученные» от журнала авторы не публикуются в нем, исключаются из списка докладчиков на ежегодной встрече абонентов или даже не приглашаются на таковые.

Из многочисленных книг Н.А. Морозова на немецкий язык в свое время была переведена только одна: «В огне и буре» (См. Морозов 1912). Издание было сопровождено интересным предисловием известного критика историчности Христа Артура Древса. Эту книгу У. Топпер прочитал сравнительно недавно и занял скептическую позицию по отношению к интерпретации Морозова, увидавшего в Апокалипсисе описание гороскопа, позволяющего предпринять точную ретро калькуляционную датировку описанных в «Откровении Иоанна» событий. Дело в том, что в изданной им в свое время книге об анализе Апокалипсиса (Топпер, 1993) упор делался на историографическую сторону и интерпретация Морозова противоречит разработанной Топпером в этой книге концепции о том, что Апокалипсис был многократно обработан разными авторами и редакторами..

О самом существовании Н.А.Морозова большинство современных немецких критиков историографии впервые узнали после моего доклада о нем  в 1997 г. в Лейпциге на годовой встрече абонентов журнала «Временные прыжки». Этот доклад был в расширенном виде повторен в Берлинском Историческом Салоне. Его изложение было напечатано в журнале «Временные прыжки». Ряд моих статей был посвящен изложению взглядов Н.А. Морозова на древнюю китайскую историю (напомню, что он обнаружил в ней заимствования из римской истории, занесенные туда, скорее всего, иезуитами в 17-м веке), на древнюю астрономию и алхимию, на русскую историю.

Еще один критик хронологии – предположительно русского происхождения - достоин отдельного упоминания: К. Филлипов (K. von Phillipoff). Он опубликовал в 1932 г. в Кёльне по-немецки журнальную статью под заголовком «Древность - это мираж?» (Altertum – ein Trugbild?). В ней он положительно реагировал на опубликованные к тому времени первые шесть томов «Христа» Н.А. Морозова. О переписке с Филлиповым Морозов сообщает во введении к седьмому тому «Христа».

Эта статья была мной вновь введена в немецкий обиход в докладе на Берлинском Историческом Салоне. Доклад был повторен в Историческом Салоне в Карлсруэ и впоследствии опубликована (без иллюстраций) в обзоре о деятельности этого Салона. В 2002 г. иллюстрированная версия этой интересной обзорной статьи было опубликована журналом „Magazin2000Plus“, имеющим солидный тираж. К сожалению, о личности К. Филлипова ничего разузнать не удалось. Быть может, кто-либо из читателей встречал это имя (или этот псевдоним) и может помочь нам узнать хоть что-то о личности этого автора.

Из книг А.Т.Фоменко на немецкий язык пока не переведена ни одна. Берлинские историки Мартин Гофман и Армин Йене начали переводить на немецкий одну из первых книг Фоменко, но им не удалось найти издателя для этой рукописи и они не завершили пока эту работу. Они же прочитали в Берлинском Историческом Салоне два доклада о теории А.Т.Фоменко, один из которых был опубликован в труднодоступном «Бюллетене Берлинского Исторического Салона». К сожалению, все немецкие критики историографии, за исключением горстки владеющих русским языком, знают в лучшем случае только две переведенные на английский и – из-за высокой цены – малодоступные книги А.Т.Фоменко и его соавторов (см. Фоменко, 1994 и Фоменко, Екалашников и Носовский, 1993).

Я посвятил книгам Н.А. Морозова, А.Т.Фоменко и Г.В.Носовского, а также историко-критическому движению «Цивилизация» в течение последних лет более десятка статей и дюжину докладов. Но все это – лишь начало большого пути. Несмотря на все сказанное выше, знакомство с идеями и результатами российских критиков хронологии в Германии практически только начинается. За редкими исключениями большинство ведущих немецких критиков истории демонстрируют непонимание сути результатов А.Т.Фоменко или, как Х. Иллиг, активное нежелание «уступать территорию» российским «конкурентам». Все мои попытки убедить Иллига в том, что речь идет о союзниках, а не о конкурентах, успеха не имели.

Частично это можно объяснить тем, что в среде немецких критиков историографии преобладают люди с гуманитарным образованием, для которых даже подсчет вероятности является культовым действием из малознакомой чужой религии. Но главную причину я вижу в сознательно проводимой Г. Иллигом политике бойкота данной тематики, в результате чего пропагандисты идущих из России идей были лишены доступа к основной части историко-критической аудитории.

Никакие доклады, статьи и тексты в интернете не в состоянии заменить переводов основных русских книг по критике истории и хронологии. К сожалению, немецкие издательства крайне неохотно печатают книги по этой тематике, даже, когда речь идет о ведущих немецких авторах в этой области. По этой причине многие из этих авторов (в том числе и Иллиг), вынуждены печатать свои книги за собственный счет.

Именно так увидела недавно свет первая книга по-немецки, в которой идеи А.Т.Фоменко получили признание и развитие. Речь идет о книге «Матрица древней истории» (Die Matrix der alten Geschichte. Fribourg, Dillum, 2002) Христофа Пфистера, историка и специалиста по классическим языкам из Швейцарии. Книга имеет подзаголовок «Анализ религиозной выдумки истории».

Знакомство Топпера с работами А.Т.Фоменко приходится в основном на время после выхода настоящей его книги, представляемой ныне на суд российского читателя. Важную роль при этом играли наши многочисленные беседы. Они начались во время нашей совместной поездки с Хр. Марксом на конференцию международного катастрофисткого Общества Междисциплинарных Исследований в Лондоне в 1998 г. и продолжались в ходе многочисленных встреч на Исторических Салонах в Берлине, Карлсруэ и Потсдаме.

Будучи деятельным членом редакции многоязычного интернет-журнала «Geschichte&Chronologie“ («История и хронология»), www.jesus1053.com, Топпер активно содействовал публикации материалов о работах Фоменко и Носовского, а также других российских критиках хронологии. Мы вдвоем редактировали осуществленный одним из читателей перевод на немецкий двух первых лекций из книги Фоменко «Критика традиционной хронологии античности и средневековья (Какой сейчас век?)», Москва, 1993. Они были опубликованы в названном выше интернет-журнале.

Важную роль в понимании У. Топпером российского подхода к критике хронологии сыграло его знакомство с «Книгой цивилизации» Я.А. Кеслера и И.В. Давиденко. Он прочитал как английский, так и французский перевод этой книги. Так как Топпер многие годы занимается разоблачением фальшивок, выставленных во многих исторических и археологических музеях мира, то ему импонировал связанный с историей технологии критический подход к датировкам артефактов, технологий и материалов. Пропагандируемая Г.К.Каспаровым, написавшим предисловие к этой книге, идея об организации широкомасштабной научной проверки фондов музеев силами междисциплинарной группы экспертов находит поддержку у Топпера.

Немецкая и российская критика историографии и хронологии развивались в 80е и 90е годы почти без контакта друг с другом. Перевод книги Топпера на русский язык следует рассматривать как один из первых шагов на пути преодоления связанного с этим взаимного незнания результатов исследований.

 

Евгений Габович (Потсдам, Германия)

 

 

                                             ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Цель этой книги – разоблачение. Арена действия – огромный, окутанный таинственным флером период мировой истории: от Античности до эпохи Возрождения. Мы зальем лаборатории средневековых историографов безжалостным светом анализа, рассеем клубы романтического тумана и попытаемся представить себе действительный облик прошлого. Дело это нелегкое: глаза привыкли к традиционной картине мира прошедших эпох, хотя очевидно, что история была совсем не такой, какой нас учили в школе.

Наша цель – разоблачение, но не иконоборчество. Разумеется, досадно вдруг осознать, что Великий Герой Истории оказался наспех изготовленным и прихваченным на живую нитку чучелом: культ героев есть насущная, отвечающая религиозным устремлениям потребность европейских народов, наряду с почитанием предков, поклонением кумирам и поисками своего «Я». Шумное низвержение героев с пьедестала не входит в мои намерения: ведь люди продолжают верить в Бога и после того, как узнают, что Христос не был историческим лицом.

Ниже я попытаюсь описать явление, обозначенное Каммайером как «Широкомасштабная Операция», а именно – фальсификацию нашей истории в позднем Средневековье и в эпоху Возрождения.1

К сожалению, мне трудно привлечь труды Каммайера в качестве основы построения системы доказательств: при жизни он не получил признания и его идеи не известны широкой публике. Я ограничусь кратким изложением его тезисов, присовокупив к ним собственные размышления.2

Предпринятая мной реконструкция ничуть не принижает короля Артура или императора Карла Великого как классических европейских героев, но она дает представление о том, когда и зачем возникли эти персонажи, грандиозные деяния которых суть плоды мрачного и красивого вымысла. Только в таком качестве мы и приобщим их к нашей общей истории: как литературное выражение потребности западноевропейских народов в героической модели поведения.

Ведь если бы Карл Великий действительно во время званого обеда убил четыре тысячи представителей лучших родов саксов или, мстя за своего друга Роланда, утопил в Эбро 130 000 сарацинов (причем Бог остановил солнце, чтобы Карл смог сполна утолить жажду крови), то он, как лицо историческое, вызвал бы наше решительное неприятие.

Лишь очистив историю от подобных заблуждений и установив, что эти «события» суть сказки и небылицы, ложь и пропаганда, мы сможем добиться взаимопонимания и достичь мирного сосуществования с нашими соседями.

То, о чем я собираюсь рассказать, не есть исключительно мое личное открытие: и до меня были во все эпохи ученые и писатели, понимавшие истинное положение дел, распознававшие фальсификации и решительно с ними боровшиеся. Образно говоря, в науке всегда существовала вторая колея, шедшая параллельно официальному навязанному учению. Исследователи, вставшие на этот путь, бесстрашно разоблачали самовольное и сознательное искажение исторической картины мира. Аргументы научных еретиков, с которыми я столкнулся во время изысканий, представлены в этой книге.

Кроме этого, будут изложены воззрения некоторых современных авторов, внесших огромный вклад в исследование вопроса (Гертруды Бодманн, Регины Зоннтаг, Жака Ле Гоффа и т. д.), и ученых, работавших на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий (Делицша, Харнака, Веллхаузена итд.). К авторитету этих специалистов я обращусь вполне в позитивном смысле, – не с целью опровержения, но прочитывая их труды под новым углом зрения, открытым Балдауфом, Шпенглером, Каммайером, Олагуэ, де Оливейрой и Хунке.

 

ПРИМЕЧАНИЕ.

Книга была начата в 1994 году в Берлине. Работа шла медленно из-за длительных заграничных поездок, из которых наиболее плодотворными и обогатившими материал оказались испанские изыскания. С некоторыми главами в виде статей и докладов я знакомил узкий круг исследователей. Этим людям (активистам Берлинского Исторического Салона, авторам журнала Zeitensprünge и членам Общества EFODON) я хочу выразить признательность за многочисленные замечания. Отдельного упоминания и особой благодарности заслуживает Христоф Маркс, один из авторов идеи книги.

Цитаты из иноязычных источников, если это не оговаривается особо, были переведены на немецкий мною.

 

                                                            Глава 1

                                              ТРИ ОБВИНИТЕЛЯ

 

Тезис о том, что христианство – это европейское творение, возникшее не ранее Х века новой эры, при всей его очевидности и огромном количестве сторонников, нуждается все же в определенном разъяснении. Оно будет приведено ниже и по необходимости будет довольно кратким: Для более подробного его изложения нам бы потребовалось привлечь материал, объемом многократно превышающий скромные размеры настоящего издания, в том числе историю христианской церкви, историю античности и раннего Средневековья.

Три выдающихся мыслителя разных эпох и народов не побоялись, – каждый в свое время, – бросить вызов официальной историографии, устоявшимся представлениям и всему «обычному» знанию, которое вдалбливали в головы многим поколениям школьников. Возможно, не все современные их последователи знают имена этих своих предшественников; по крайней мере, не все их упоминают.

 

ГАРДУЭН.

 

Первым был Жан Гардуэн, ученый иезуит, родившийся в 1646 году в Бретани и работавший учителем и библиотекарем в Париже. Двадцати лет от роду он вступил в Орден; в 1683 году возглавил французскую Королевскую библиотеку. Современники поражались обширности его познаний и нечеловеческой работоспособности: научным изысканиям он посвящал все свое время с 4-х часов утра до поздней ночи.

Жан Гардуэн считался непререкаемым авторитетом в области теологии, археологии, изучения древних языков, нумизматики, хронологии и философии истории. В 1684 году он издал речи Темистия; публиковал работы о Горации и по античной нумизматике, а в 1695 году представил на суд общественности исследование последних дней Иисуса, в котором, в частности, доказал, что по традициям Галилеи Тайная Вечеря должна была состояться в четверг, а не в пятницу.

В 1687 году французское Церковное собрание поручило ему колоссальную по объему и значению задачу: собрать материалы всех Церковных соборов, начиная с 1-го века новой эры и, и, приведя их в соответствие с изменившимися догмами, подготовить к печати. Работу заказал и оплатил Людовик XIV. Спустя 28 лет, в 1715 году, титанический труд был окончен. Янсенисты и адепты других богословских направлений в течение десяти лет оттягивали издание, пока в 1725 году материалы Церковных соборов, наконец, не увидели свет. Благодаря качеству обработки и умению систематизации материала, до сих пор считающегося образцовым, он выработал новые критерии для современной исторической науки.

Одновременно с главным трудом жизни, Гардуэн издавал и комментировал многие тексты (прежде всего, «Критику «Естественной истории» Плиния», 1723). Но, несмотря на то, что безупречный образ жизни и научные достижения ученого-иезуита снискали ему славу и уважение в образованных слоях общества, – его критика письменного наследия античности вызывала ожесточенные нападки коллег.

Еще в 1690 году, анализируя «Послания Святого Златоуста к монаху Кезару», он предположил, что большинство работ якобы античных авторов (Кассиодора, Исидора Севильского, Святого Юстина Мученика и т. д.) созданы многими столетиями позже, то есть вымышлены и фальсифицированы.3 Переполох, начавшийся в ученом мире после подобного заявления, объяснялся не только тем, что суровый приговор одного из образованнейших людей того времени было не так-то легко опровергнуть. Нет, многие коллеги Гардуэна были прекрасно осведомлены об истории фальсификаций и более всего опасались разоблачения и скандала.

Однако Гардуэн, продолжая расследование, пришел к выводу, что большинство книг классической древности, – за исключением речей Цицерона, «Сатир» Горация, «Естественной истории» Плиния и «Георгик» Вергилия,4 – являются фальсификациями, созданными монахами XIII века и введенными затем в европейский культурный обиход. Это же относится и к произведениям искусства, к монетам, к материалам Церковных соборов (до XVI века) и даже к греческому переводу Старого Завета и - якобы греческому - тексту Нового Завета. Приводя многочисленные доказательства, Гардуэн показывал, что Христос и Апостолы, – буде таковые существовали, – должны были молиться на латыни. Тезисы ученого-иезуита вновь потрясли научное сообщество, тем более что и на этот раз аргументация была неопровержимой. Орден Иезуитов наложил на ученого взыскание и потребовал опровержения, каковое, впрочем, и было представлено в самых формальных тонах. После смерти ученого, последовавшей в 1729 году, научные баталии между его сторонниками и более многочисленными противниками продолжались. Страсти накалили найденные рабочие записи Гардуэна, в которых он прямо именовал церковную историографию «плодом тайного заговора против истинной веры». Одним из главных «заговорщиков» он считал архонта Северуса (XIII век).

Гардуэн проанализировал писания отцов церкви и объявил большинство из них фальшивками. В их число попал и блаженный Августин, которому Гардуэн посвятил множество работ. Его критика вскоре получила название «система Гардуэна», потому что, хотя у него и были предшественники, никто из них настолько проницательно не исследовал вопрос о достоверности древних текстов. После смерти ученого официальные христианские теологи оправились от шока и принялись задним числом «отвоевывать» фальшивые реликвии. Так, например, «Послания Игнация» (начало второго века) по-прежнему считаются святыми текстами.

Один из противников Гардуэна, ученый епископ Хюэ заявил: «В течение сорока лет он трудился, чтобы опорочить свое доброе имя, но это ему не удалось».

Приговор другого критика, Хенке, более корректен: «Гардуэн был слишком образован, чтобы не понимать, на что он посягает; слишком умен и тщеславен, чтобы легкомысленно рисковать своей репутацией; слишком серьезен, чтобы веселить ученых коллег. Близким друзьям он ясно дал понять, что ставит целью ниспровержение авторитетнейших отцов христианской церкви и древних церковных историографов, а вместе с ними и целого рядя античных писателей. Таким образом, он подверг сомнению всю нашу историю».

Некоторые работы Гардуэна были запрещены французским парламентом. Одному страсбургскому иезуиту, однако, удалось издать в Лондоне в 1766 году «Введение к критике древних писателей». Во Франции эта работа запрещена и по сей день является раритетом.

Труды Гардуэна по нумизматике, его система распознавания фальшивых монет и ложных датировок признаны образцовыми и используются коллекционерами и историками во всем мире.

 

 

ЯЗЫКОВЕД БАЛДАУФ.

 

Следующим5 был Роберт Балдауф, в начале ХХ века – приват-доцент университета в Базеле. В 1903 году в Лейпциге вышел первый том его запланированного с размахом труда «История и критика», в котором он подверг анализу знаменитое сочинение «Gesta Caroli magni» («Деяния Карла Великого»), приписываемое монаху Ноткеру из монастыря Сент Галлен.

Обнаружив в Сент-Галленской рукописи множество выражений из обиходных романских языков и из греческого, что выглядело явным анахронизмом, Балдауф пришел к выводу: «Деяния Карла Великого» Ноткера-Заики (IX век) и «Casus» Эккехарта IV, ученика Ноткера Немецкого (XI век)6, настолько сходны по стилю и языку, что, скорее всего, написаны одним и тем же человеком.

На первый взгляд, по содержанию они не имеют между собой ничего общего, следовательно, в анахронизмах виноваты не переписчики; следовательно, мы имеем дело с фальсификацией:  

«Сент Галленские сказки удивительно напоминают сообщения, считающиеся исторически достоверными. По Ноткеру, мановением руки Карл Великий срубал головы крошечным, величиной с меч, славянам. По анналам Эйнхарта, при Вердене этот же герой в одночасье уничтожил 4500 саксов. Что, по-вашему, правдоподобнее?»

Встречаются, однако, еще более поразительные анахронизмы: например, Истории из купальни «с пикантными подробностями» могли выйти только из-под пера человека, знакомого с исламским Востоком. А в одном месте мы встречаемся с описанием водных ордалий («божьего суда»), содержащим прямой намек на инквизицию.

Ноткеру известна даже «Илиада» Гомера, что Балдауфу кажется совершенно абсурдным. Смешение гомеровских сцен с библейскими в «Деяниях Карла Великого» наталкивает Балдауфа на еще более смелые выводы: поскольку большая часть Библии, в особенности Старого Завета, тесно связана с рыцарскими романами и «Илиадой», – можно предположить, что возникли они примерно в одно время.

Подробно анализируя во втором7 томе «Истории и критики» греческую и римскую поэзию, Балдауф приводит факты, от которых вздрогнет любой неискушенный любитель классической древности. Он находит множество загадочных деталей в истории «выплывших из небытия» в XV веке классических текстов и подводит итог: «Слишком уж много неясностей, противоречий, темных мест в деле открытий гуманистов пятнадцатого века в монастыре Сент Галлен. Разве это не удивительно, если не сказать: подозрительно? Странное дело – эти находки. И как быстро изобретается то, что хочется найти». Балдауф задается вопросом: не «изобретен» ли Квинтилиан, следующим образом критикующий Плавта (т. X, 1): «музам приходилось говорить на языке Плавта, а им хотелось говорить на латыни». (Плавт писал на народной латыни, что для II века до н. э. было абсолютно немыслимым).

Упражнялись копиисты и фальсификаторы в остроумии на страницах вымышленных ими произведений? Кто знаком с творчеством «рыцарей Карла Великого» с их «римскими» поэтами от Эйнхарда, тот оценит, как забавно вышучивается там классическая древность!

Балдауф обнаруживает в произведениях античных поэтов черты типично немецкого стиля, совершенно несовместимого с античностью, как, например, аллитерации и конечные рифмы. Он ссылается на фон Мюллера, который полагает, что Казина-Пролог Квинтилиана также «изящно зарифмован».

Это касается и прочей латинской поэзии, – говорит Балдауф и приводит поразительные примеры. Типично немецкая конечная рифма была введена в романскую поэзию лишь средневековыми трубадурами.

Подозрительное отношение ученого к Горацию оставляет вопрос, был ли знаком Балдауф с трудами Гардуэна, открытым. Нам кажется невероятным, чтобы маститый филолог не читал критику французского исследователя. Другое дело, что Балдауф в своей работе решил исходить из собственных посылок, отличных от двухсотлетней давности аргументов ученого иезуита.

Балдауф выявляет внутреннюю взаимосвязь между Горацием и Овидием, и на вопрос: «как можно объяснить очевидное взаимовлияние двух античных авторов», сам же отвечает: «кому-то это вовсе не покажется подозрительным; другие, рассуждая, по меньшей мере, логично, предполагают наличие общего источника, из которого черпали оба поэта». Далее он ссылается на Вёльфлина, который с некоторым удивлением констатирует: «классические латинисты не обратили друг на друга внимания, а мы приняли за вершины классической литературы, то, что на самом деле является позднейшей реконструкцией текстов людьми, чьих имен мы, возможно, никогда не узнаем».

Балдауф доказывает использование в греческой и римской поэзии аллитерации, приводит в пример стихотворения немца Муспилли и задается вопросом: «откуда аллитерация могла быть известна Горацию». Но если в рифмах Горация обнаруживается «немецкий след», то в написании чувствуется влияние уже сформировавшегося к Средним векам итальянского языка: частое появление непроизносимого «H» или перестановка гласных. «Впрочем, в этом, конечно же, обвинят нерадивых переписчиков!», – заканчивает пассаж Балдауф, (стр. 66).

«Записки о галльской войне» Цезаря также «буквально кишат стилистическими анахронизмами» (стр. 83). О последних трех книгах «Записок о галльской войне» и трех книгах «Гражданской войны» Цезаря он говорит: «Всем им свойственна одна и та же однообразная рифмовка. То же относится к 8-ой книге «Записок о галльской войне» Авла Гирция, к «Александрийской войне» и «Африканской войне». Непостижимо, как можно считать авторами названных сочинений разных людей: человек, обладающий маломальским чувством стиля, тотчас узнает в них одну и ту же руку».

Фактическое содержание «Записок о галльской войне» производит странное впечатление. Так, то слишком уж кельтские друиды у Цезаря похожи на египетских жрецов. «Удивительный параллелизм!», восклицает Борбер (1847 год), на что Балдауф замечает: «Античная история полна подобными параллелизмами. Это – плагиаты!», (стр. 84).

«Если бы трагические ритмы гомеровской «Илиады», конечные рифмы и аллитерации принадлежали к обычному арсеналу античной поэзии, то они бы непременно упоминались в классических трактатах о поэтическом мастерстве. Или выдающиеся филологи, зная про необычные приемы, хранили свои наблюдения в тайне?», – продолжает иронизировать Балдауф.

В заключение я позволю себе еще одну пространную цитату из его труда: «Напрашивается вывод: Гомер, Эсхил, Софокл, Пиндар, Аристотель, прежде разделенные веками, приблизились друг к другу и к нам. Все они – дети одного столетия, и родина их – вовсе не древняя Эллада, но Италия XIV–XV веков. Наши римляне и эллины оказались итальянскими гуманистами. И еще: большинство греческих и римских текстов, написанных на папирусе или пергаменте, высеченных на камне или в бронзе, – суть гениальные фальсификации итальянских гуманистов. Итальянский гуманизм подарил нам письменно зафиксированный мир древности, Библию и, совместно с гуманистами других стран, историю раннего Средневековья. В эпоху гуманизма жили не только ученые собиратели и интерпретаторы древностей, – то было время чудовищно напряженной, неустанной и плодотворной духовной деятельности: более пятисот лет мы шагаем по указанному гуманистами пути.

Утверждения мои звучат необычно, даже дерзко, но они доказуемы. Некоторые доказательства я представил на страницах этой книги, другие всплывут, когда эпоха гуманизма будет исследована до самых темных глубин. Для науки такое исследование есть вопрос первейшей важности» (стр. 97 и сл.).8

Насколько мне известно, Балдауфу не удалось завершить свои изыскания. Его научные замыслы, однако, включали в себя изучение поздних редакций Библии. Поэтому можно не сомневаться, что в рукописях Балдауфа, будь они когда-либо найдены, мы встретим еще немало шокирующих неожиданностей.

 

КАММАЙЕР и «ШИРОКОМАСШТАБНАЯ ОПЕРАЦИЯ»

 

Третьим видным обвинителем был Вильгельм Каммайер, родившийся «между 1890 и 1900 годами», (Нимитц, 1991). Он учился юриспруденции, работал в конце своей жизни школьным учителем в Тюрингии, где и скончался в 50-е годы в полной нищете.9

Полем приложения его исследовательской деятельности стали письменные свидетельства Средневековья. Каждый законный акт, считал он, будь то акт дарения или подтверждения пожалованных привилегий, удовлетворяет в первую очередь четырем основным требованиям: из него ясно кто кому, когда где этот документ выдал. Документ, адресат которого либо дата выдачи неизвестны, теряет юридическую силу.

То, что нам кажется само собой разумеющимся, иначе воспринималось людьми позднего Средневековья и начала Нового времени. На многих старых документах не обозначена полная дата; не проставлен год, либо день, либо ни то ни другое. Юридическая их стоимость, таким образом, равна нулю. Каммайер установил этот факт, досконально анализируя своды средневековой документации; по большей части он работал с многотомным изданием Гарри Бресслау (Берлин, с 1889 по 1931 годы).

Сам Бресслау, принимавший большинство документов за чистую монету, с изумлением констатирует, что IX, X и даже XI века были периодом, «когда математическое чувство времени у писцов, даже служивших – ни много, ни мало – в имперской канцелярии, находилось в зачаточном состоянии; и в имперской документации этой эпохи мы находим бесчисленные тому доказательства». Далее Бресслау приводит примеры: с января 12-го года правления императора Лотара I (соответственно, 835 год н. э.) датировка перескакивает на февраль 17-го года правления того же монарха; события идут своим чередом лишь до марта, а затем – с мая в течение двух с половиной лет датировки представляют якобы 18-й год правления. В правление Оттона I два документа датированы 976 годом воплощения вместо 955 и т. д. Подобными же ошибками полны документы папской канцелярии. Бресслау пытается объяснить это местными различиями в отсчете начала нового года; путаницей дат самого акта (например, дарения) и нотариальной записи об акте (составления дарственной грамоты), психологическими заблуждениями (особенно сразу после начала года); небрежностью переписчиков, и все же: великое множество письменных свидетельств имеют совершенно невозможные датировки.

Но мысль о фальсификации не приходит ему в голову, напротив: часто повторяющаяся ошибка подтверждает для Бресслау подлинность документа. И это несмотря на то, что многие даты, очевидно, проставлены задним числом, иногда таким образом, что их просто не разобрать! Бресслау, человек энциклопедической образованности, с трудолюбием крота перерывший массу материала, проработавший десятки тысяч документов, так и не смог оценить результаты своего научного поиска и, поднявшись над материалом, увидеть его под новым углом зрения.

Первым это удалось Каммайеру.

Один из современников Каммайера, Бруно Круш, трудившийся, как и Бресслау, в академической науке, в «Очерках по франкской дипломатии» (1938, стр. 56) сообщает, что ему попался документ, в котором недоставало букв, и «на их месте зияли лакуны». Но он и прежде сталкивался с грамотами, где для имен были оставлены свободные места «для позднейшего заполнения» (стр. 11). Существует много фальшивых документов, продолжает Круш, но не каждый исследователь способен разглядеть подделку. Бывают «нелепые подделки» с «немыслимой датировкой», как, например, грамота о привилегиях короля Хлодвига III, разоблаченная Хеншеном и Папеброхом еще в XVII веке. Грамоту, предоставленную королем Хлотаром III Безье, которую Бресслау считает вполне доказательной, Круш объявляет «чистой воды фальшивкой, никогда и не оспариваемой вероятно по той причине, что ее мгновенно распозновал как таковую любой понимающий критик». Собрание документов «Chronicon Besuense» Круш безоговорочно относит к фальсификатам XII века (стр. 9).10

Изучая 1-ый том «Собрания актов» Пертца (1872), Круш хвалит автора собрания за то, что он обнаруживает наряду с 97-ю якобы подлинными актами Меровингов и 24-мя якобы подлинными актами мажордомов почти столько же подделок: соответственно 95 и 8. «Главной целью любого архивного исследования является определение подлинности письменного свидетельства. Историк, не достигший этой цели, не может считаться профессионалом в своей области». Дополнительно к разоблаченным Пертцем фальшивкам, Круш называет таковыми многие из признанных Пертцем за подлинники документы. Частично на это указывали уже разные другие исследователи. Большинство фальсификатов, не распознанных Пертцем, по мнению Круша настолько очевидны, что не подлежат серьезному обсуждению: вымышленные топонимы, анахронизмы стиля, ложные даты. Одним словом, Каммайер оказался просто чуть радикальнее корифеев немецкой науки.

Несколько лет назад Ганс-Ульрих Нимиц, вновь проанализировав тезисы Каммайера, заключил, что фактический материал, собранный скромным учителем из Тюрингии, способен повергнуть в трепет любого здравомыслящего представителя академической науки: не существует в рукописи подлинника ни одного важного документа или серьезного литературного произведения Средневековья. Имеющиеся же в распоряжении историков копии настолько разнятся друг от друга, что реконструировать по ним «исходный оригинал» не представляется возможным. К этому выводу с завидным упорством приводят «генеалогические деревья» сохранившихся или цитируемых цепей копий. Учитывая, что масштабность явления исключает случайность, Каммайер приходит к выводу: «Многочисленных предположительно «утраченных» оригиналов никогда не существовало в действительности», (1980, стр. 138).

От проблемы «копий и оригиналов» Каммайер переходит к анализу фактического содержания «документов» и, между прочим, устанавливает, что германские короли и императоры были лишены постоянного места жительства, находясь всю свою жизнь в пути. Часто они присутствовали в двух местах одновременно или в кратчайшие сроки преодолевали огромные расстояния. Основанные на подобных документах современные «хроники жизни и событий» содержат сведения об императорских беспорядочных метаниях.

На многих официальных актах и грамотах отсутствуют не только дата и место выдачи, но даже имя адресата. Это относится, например, к каждому третьему документу эпохи правления Генриха II и к каждому второму – эпохи Конрада II. Все эти «слепые» акты и грамоты не имеют юридической силы и исторической достоверности.11

Такое обилие фальсификатов настораживает, хотя ограниченное количество подделок следовало бы ожидать. При более внимательном рассмотрении Каммайер приходит к выводу: подлинных документов практически не существует, а фальшивки изготовлены в большинстве случаев на крайне низком уровне, причем неряшливость и торопливость в изготовлении фальшивок не делает чести средневековой гильдии поддельщиков: анахронизмы стиля, правописания, разнобой шрифтов. Распространенное повторное использование пергамента после соскабливания с него старых записей, противоречит всем правилам искусства подделок. Возможно, многократное соскабливание текстов со старых пергаментов (палимпсест) есть не что иное, как попытка, «состарив» полотно оригинала, придать бóльшую достоверность новому содержанию.

Итак, установлено: противоречия между отдельными документами непреодолимы.

На вопрос о цели изготовления бесчисленного множества в материальном смысле ничего не стоящих фальшивок Каммайер дает, на мой взгляд, единственно логичный и очевидный ответ: фальсифицированные документы должны были, заполнив лакуны идеологически и мировоззренчески «правильным» содержанием, сымитировать «Историю». Юридическая ценность подобных «исторических документов» равна нулю.

Гигантский объем работы определил ее поспешность, неуправляемость и, как следствие, небрежность в исполнении: многие документы даже не датированы.

После первых ошибок с противоречащими друг другу датировками начали оставлять строку для даты незаполненной, словно составители ждали (и не дождались) появления некоей единой установочной линии. «Широкомасштабная Операция», как определил предприятие Каммайер, так никогда и не была завершена.

В высшей степени необычные идеи Каммайера, кажущиеся мне теперь основанными на верной базисной идее, не были приняты современниками. Продолжение начатого им расследования и поиски ясности должны стать важнейшей задачей всех историков.

Осмысление открытия Каммайера подвигло меня предпринять исследования, результатом которых стало твердое убеждение в том, что, действительно, начиная со времен ранних гуманистов (Николай Кузанский) и до иезуитов, осуществлялась сознательная и усердная фальсификация истории, лишенная, как уже было сказано, единого точного плана. Произошло страшное изменение нашего исторического знания. Результаты этого процесса затрагивают каждого из нас, ибо они застилают нам взгляд на действительные прошлые события.

Ни один из трех вышеназванных мыслителей, не осознавая изначально истинных масштабов акции, вынужден был постепенно, шаг за шагом исследовать, а затем, один за другим, отвергать считавшиеся им подлинными документы Античности и Средневековья. Их путем последовал и я.

Несмотря на то, что вынужденные отречения, запрет со стороны государственной либо церковной власти, «несчастные случаи» (я вспоминаю Лакунцу), а то и стесненные материальные обстоятельства способствовали стиранию из научной памяти свидетельств исторического обвинения, всегда находились и находятся новые правдоискатели, в том числе и в собственных рядах историков-профессионалов, с исследованиями которых мы познакомимся в следующих главах.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                        Глава 2

 

                                                МУЧЕНИКИ

 

Девиз: «Ave, Deo, morituri te salutant».

(«Славься, Боже, идущие на смерть приветствуют тебя».)13

 

Представим себе, что святой Игнатий, ревностный пацифист, не желавший, судя по его писаниям, ничего большего, кроме как немедленно принять смерть за веру, выходит, наконец, примерно в 115 году н. э., на арену римского цирка. Публика разом поднимается с каменных скамей и, неистовствуя, приветствует долгожданного укротителя львов. Решетка поднимается, и из клетки парами выскальзывают львы. Отощавшие после долгого поста, они нервно принюхиваются и устремляются на запах вожделенной плоти. Игнатий торжественно поднимает правую руку, благословляя то, что не успел благословить Господь. Львы, смущенно оглядываясь по сторонам, возвращаются в свои клетки, по мановению правой руки благочестивого старца превращаются в вегетарианцев. Публика кидается в кассы и требует деньги обратно.

Или: львы думают, что им наконец-то подкинули корма, срывают с него власяницу (что само по себе не такая уж легкая задача), и, огрызаясь друг на друга, раздирают Игнатия на части (не густо, но, в качестве закуски, подойдет). Публика кидается в кассы и… см. выше.

Или: Игнатий – это выдумка XII века. Значит, речь идет о романе, который никогда не рассматривался как исторически правдивый. Он пересказывался и остался в памяти благодаря мистическому содержанию.

Или: Игнатий, лицо, считавшееся историческим, – это выдумка XV–XVI веков. Современная публика кидается к кассе и требует деньги обратно.

Вообще, странное дело с этими мучениками. В истории церкви их многие тысячи. Но был ли хоть один в действительности? Возможно, но тогда это был не христианин.

Предположим, я – древнеримский импресарио и заключаю контракты с гладиаторами, чьи звучные имена обеспечивают цирку полный аншлаг. Стал бы я связываться с христианами? С людьми, при виде львов приветственно воздевающими правую руку вместо того, чтобы кидаться на них с сетью и трезубцем, как того требует публика? Я не только не допустил бы их на арену цирка, я даже не стал бы подкармливать ими своих царственных хищников. Даже, если бы христиане к этому времени уже существовали.

Предположим, христиане к тому времени уже существовали. Тогда на арену они бы выходили с девизом: «Славься, Боже, мы возносимся». Какое уж тут веселье для зрителей!

Позволю себе добавить: Мученические Акты (да-да, именно так официально – Акты) составляют тома, которые вряд ли вместила бы моя комната. И все эти мученики – христиане, растерзанные львами, проглоченные крокодилами или павшие (с воздетой правой рукой) под ударами иноверцев. И тотчас же, по представлениям конца Средневековья, отправившиеся на небо, либо, как считалось ранее, в подземный мир: почивать, как и положено добрым христианам, до дня Страшного Суда.

Истории мучеников описаны ранними Отцами церкви. У одного из них, святого отца Оригены (что значит: первоначальный, предтеча), в услужении находился 21 секретарь. Секретариат ежедневно трудился в три смены, семерками по восемь часов. Святой отец, видимо, вовсе не имел обыкновения спать, иначе он не успел бы надиктовать все приписываемые ему сочинения (6000 томов плюс Гексапла, охватывающая шесть различных переводов Ветхого Завета, состоящих в современном издании из 25 книг. К тому же Ориген много путешествовал). С утра за ним записывали семь юнцов-послушников, после обеда – семь зрелых мужей. Затем – семеро дев (мы бы сказали, что это была ночная смена).

Они записывали слово за словом все, что произносил святой человек. Читал ли он корректуры? Впрочем, когда за тобой одно и то же записывают семеро человек, большой необходимости в этом нет. Чему учит нас эта в высшей степени «правдоподобная история»? Тому, что нас с вами обманывают, водят за нос.

Кому же и для чего понадобилось привлекать столь пристальное внимание к трудам, мыслям, образу жизни и обстоятельствам гибели придуманных отцов веры и его подопечных? Цель впрочем, ясна: мученики являют нам образцы добродетели. И если кто-то из них когда-либо был убит язычниками, следовательно, и мы имеем полное право убивать язычников, топить ведьм, сжигать Джордано Бруно или преследовать евреев.14

Таким образом, мученики – это выдумка инквизиции. Святой инквизиции.

Она была возрождена к жизни (или преобразована) около1460 года при благочестивом Римском Папе Пие II, в миру – Сильвио де Пикколомини (Пиус значит – благочестивый, кроткий). Пия I Святого, принявшего якобы мученическую смерть в 157 году, скорее всего, никогда не существовало. Он, подобно прочим мученикам, был выдуман.

Целая эпоха полнится мучениками и отцами веры, как будто в I, II и III веках уже существовали христиане. Но у нас они появились лишь в XI веке, а в Византии, где все выглядело несколько благочестивее, – столетием раньше: здесь в христиан не понадобилось даже придумывать. Их выплавили из «религиозного металлолома»: в христиан превратились последователи гностицизма.

По поводу инквизиции: ее верховный трибунал был утвержден в Риме в 1452 году, – заявил глава организации-правопреемницы кардинал Ратцингер 22 января 1998 года, – и 4500 томов ее документов (до 1903 года) преданы гласности.

Давайте подумаем, не ошибся ли уважаемый кардинал в датах? Не появилась ли инквизиция гораздо раньше? Вот отрывок из работы одного из лучших католических теологов: «В Париже 31 мая 1310 года бегинка15 Маргерит Порет была предана огню как еретичка. Перед этим была публично сожжена ее книга «Зерцало простых душ». Майстер Экхарт знал об этом, ведь он жил по соседству с Вильгельмом Парижским, генеральным инквизитором, возглавлявшим процесс». Несовпадение данных.

Двое мирян, Отто Штайгер и Г. Хайнсон в книге «Истребление мудрых женщин» называют время между 1360 и 1700 годами эпохой наивысшей активности инквизиции.

В энциклопедии Майера мы читаем, что в 1215 году на Латеранском церковном соборе присутствовала инквизиция. Начиная с XIII века, еретиков выставляли на всеобщее поругание, замуровывали в стены, приговаривали к галерным работам и сжигали (живых людей, но и останки давно умерших). К этому же времени относятся первые восстания против инквизиции.

В 1535 году в Париже состоялось еще одно публичное сожжение. Во Франции это варварство продолжалось до 1772 года, в Швейцарии – до 1782. В Италии инквизиция была введена в 1235 году и действовала до 1859. Последний приговор к галерным работам был вынесен евангелистам, супружеской паре, в 1852 году.

Но вернемся к нашему Игнатию.

 

ИГНАТИЙ АНТИОХИЙСКИЙ.

 

Святой мученик Игнатий Антиохийский, епископ сирийской церкви, в 110 году (по другим источникам – в 116) в кандалах и под стражей был доставлен в Рим, где принял смерть за веру. По пути ему было позволено встречаться со многими христианскими пастырями, а также отправлять послания. Он написал шесть писем общинам Малой Азии и одно – епископу Поликарпу, с которым он познакомился в бытность обоих учениками апостола Иоанна. Наряду с апостольскими посланиями, письма эти – единственные сохранившиеся раннехристианские документы, имеющие огромную ценность еще и потому, что они восстанавливают «недостающее звено» между апостолами Христа и отцами Церкви, то есть между Новым Заветом и ранними теологами. Они – единственное по-настоящему христианское свидетельство для всего второго столетия нашей эры.

Письма Игнатия Антиохийского оставляют странное впечатление. Его язык прямо-таки в стиле барокко, только нарочито архаизированным с оглядкой на послания апостола Павла. Он излагает символ веры, впервые сформулированный спустя 210 лет на Никейском соборе; защищает от приверженцев арианской ереси IV века тезис о смерти Иисуса на кресте; отстаивает непорочность Марии – Богоматери, словно выступая на соборе 451 года; описывает церковную властную структуру, сформировавшуюся значительно позже; называет ветхозаветных пророков не иудеями и до-христианами; борется с возникшими много позже ересями и т. д. Однако ничего в историческом смысле ценного извлечь из этого невозможно. В качестве комментариев к Посланиям апостола Павла и агитации за причастие, эти письма по сей день изучаются современными богословами, охотно рассматривающими раннюю церковную историю как временнýю проекцию в прошлое нынешнего состояния. Вопиющие анахронизмы заставляют исследователей сдвигать время написания текстов на 100–300 лет, но, если считать автором Игнатия Антиохийского, жившего в 110 году н. э., то речь идет о явной и грубой подделке.

Я не ставлю вопрос, какой именно гуманист XVI века фальсифицировал эти письма. Моя цель – показать на конкретном примере, как делается история. И, чтобы она хоть на миг обрела в наших глазах плоть и кровь, я приведу отрывок из работы известного французского богослова Дриу (1873, стр. 18).

Итак, в соответствии с его многократно высказанным пожеланием, по прибытии в Рим Игнатия «тотчас же доставили в амфитеатр, где собрался уже весь город. Святой мученик услышал рычание приближающихся львов, но невозмутимость его и убежденность веры не были поколеблены. Напротив, лицо его и осанка излучали счастье и безмятежную радость. Смерть Игнатия была быстрой: два льва бросились и тут же пожрали его. От тела остались только самые большие кости, которые были с благоговением собраны верующими как бесценное сокровище».

Дальнейшая судьба останков, как, впрочем, и спорное утверждение о том, что святой хотел как можно скорее быть сожранным, меня не интересует. Ни в коей мере не желая осмеять церковную историографию, я призываю осознать, что романы и «письма» преподносятся нам как факты, и, чтобы восстановить истинный ход событий, нужно тщательно анализировать все исторические свидетельства, начиная с самых ранних.

Вся историография Средневековья, а также наследие Античности прошло через руки монахов и богословов, и вышелушить из их писаний зерно истины невозможно без пристального и критического рассмотрения древних источников, без внимательного анализа этого процесса переписывания и издания древних книг.

 

 

 

 

                                                           Глава 3

 

                                                      ГУМАНИСТЫ

 

Не желая злоупотреблять терпением читателей, я не стану подробно разбирать все или большинство «античных» или «раннесредневековых» текстов, созданных в позднее Средневековье или в эпоху Возрождения. Думаю, на примере нескольких наиболее ярких образцов можно будет рассмотреть жанры, в коих трудились фальсификаторы, придуманное ими время создания произведений, а также способ распознавания фальшивок.

Сначала мы проанализируем историческую значимость творчества знаменитой поэтессы Х века Розвиты фон Гандерсхайм, затем популярный античный роман – «Золотой осел» Апулея, который будет низвергнут с пьедестала вместе с авторитетнейшим Отцом церкви, Блаженным Августином; затем – «исторический источник» большого политического значения: «Германию» Тацита, и, наконец, Книгу книг – Библию.

 

РОЗВИТА фон ГАНДЕРСХАЙМ, НЕМЕЦКАЯ МОНАХИНЯ

 

Розвита, от архаичного Хротсвит, годы жизни 935–973, монахиня женского монастыря в Гандерсхайме, в близи Брауншвейга, – считается первой немецкой поэтессой. Кстати, почему, собственно, немецкой? Она писала на средневековой латыни. Но оставим ее славу немцам.

Все просмотренные мною литературные справочники и, в частности, обстоятельная энциклопедия Вальтера Килли, дают о нашей героине приблизительно одинаковые сведения: классической латыни Розвиту обучила ее аббатиса Герберг (940–1001), и к 959 году первой немецкой поэтессой уже были созданы ее наиболее известные легенды и драмы. В текстах чувствуются следы девичьих фантазий. Правда, тогда ей было 24 года, а ее наставнице и латинистке – от силы 19. Согласно энциклопедиям, из под ее пера вышли «комические истории о мучениках». Например, история (рассказанная ей посетившим ее очевидцем из испанской Кордовы) о десятилетнем мальчике по имени Пелагий, который, будучи добрым христианином, не отдался калифу Абдуррахману III, предпочтя мученическую смерть. Фантазии непорочных дев?

Или история о Калимахе, столь похотливом, что он совокуплялся даже с трупами (простите, именно так написано).

Есть у нее и классически зарифмованная поэма, где, на манер раннего доктора Фауста, заключается союз с дьяволом. Наряду с «Драмами гетер» из под ее пера вышли «Авраам» и «Пафнутий» (читай: обрезанный и необрезанный). В последней речь идет о том, что Бог, видя непотребства, творящиеся в местном борделе, вынужден вмешаться и, посетив заведение в образе скромного монаха, предотвратить надругательство над девственностью и наставить заблудших на путь истинный.

Венчает собрание сочинений драма «Откровение Иоанна» в тридцати пяти гекзаметрах. К ней мы еще вернемся.

Можно было бы возразить, что вряд ли послушницы женского монастыря в небольшом городке Гандерсхайме так много времени проводили в борделе, что могли зарабатывать в нем на содержание всего монастыря, но не следует понимать все буквально. Пока Розвита подражала римлянину Теренцию, чьи безнравственные комедии вполне – как утверждается – должны были отвечать вкусам тогдашних саксов, все находит свое объяснение.

Трижды в своих произведениях преисполненная истинной скромности Розвита (подобно благочестивой Терезе Авильской в XI веке) приносит извинения за то, что, будучи женщиной, она не в силах писать так же хорошо, как писал бы мужчина. Хотя и в эпоху Розвиты женщины не пользовались равными с мужчинами правами в области публичных отношений, подобную приниженность я считаю немыслимой для Х века. А вот после чумы и костров, на которых сжигали ведьм, она звучит несколько более естественно и в духе времени.

По мнению критиков, латынь Розвиты безупречна, что лишний раз заставляет усомниться в дате создания ее произведений: они должны быть написаны много позже.

Воспевая славу своих покровителей, императоров Оттона I и II, Розвита создает героический эпос; им восхищаются в эпоху Ренессанса и его изучают как исторический документ в наше время. Обилие информации и интересных подробностей о жизни императорской семьи, содержащихся в эпосе, причем таких, которые не встречаются ни в одном другом документе, заставило ученых не только приписать Розвите аристократическое происхождение. Они ценят ее произведение как источник потрясающей исторической ценности эпохи Оттонов.

Только в наше время ее театральные по форме и жанру драмы впервые были поставлены на сцене; никаких упоминаний об их постановках в Х веке мы не находим. Итак, средневековый театр развивался без влияния Розвиты фон Ганденрсхайм, хотя, по ее собственным свидетельствам, она была весьма популярным и читаемым автором.

Очевидно, ее очень быстро забыли.

И вспомнили в 1493 году (или даже в 1502), когда высокоученый и много путешествовавший гуманист Конрад Цельтис (Пикель) обнаружил и представил ошеломленным современникам ее рукописи. Образованное общество было очаровано неизвестной поэтессой: безупречной латынью, сюжетами и тематикой ее произведений, полностью отвечавших вкусам времени. Еще бы: непристойные истории, сочиненные монахиней! Вполне соответствовала духу эпохи Возрождения и приверженность Розвиты традициям античности. В общем, новооткрытая поэтесса, что называется, пришлась ко двору.

Тексты сразу перевели на немецкий язык; отовсюду доносились хвалебные отклики. То, что у Розвиты не было ни предшественников, ни учеников и последователей, и то, что ее творчество выглядело бы чужеродным «в ту варварскую эпоху», не смущало восторженных критиков: некоторые исторические и литературные несоответствия они объясняли гениальностью юной монахини и праздновали «открытие» первой немецкой поэтессы. Тот факт, что в исторической перспективе такие прозрения абсолютно невозможно, никому в глаза не бросалось.

Только в середине XIX века немецкий историк (и, кстати, выдающийся арабист) отважился разогнать туман, окружавший фигуру загадочной монахини. Иосиф Ашбах объяснил коллегам истинную связь между Конрадом Цельтисом и Розвитой. Само название его книги звучит, как любовный роман: «Розвита и Конрад Цельтис». Цельтис – отец истории, Розвита – плод его вымысла. Скорее всего (как он намекает в предисловии к изданию стихов Розвиты), Цельтис «произвел на свет» первую немецкую поэтессу, чтобы с помощью исторического примера помочь Нюрнбергской монахине Карите (своей возлюбленной) и всем женщинам того времени освободиться от пут строгой морали христианского общества, подавлявшего женственность. Фальшивка, таким образом, получала достойное идейное оправдание, поэтому коллеги ученого гуманиста, среди которых был и Иоганн Пиркхаймер, отец Кариты, оценили и поддержали выдумку.16

Сейчас неясно, принимала ли участие в мистификации сама Карита (на самом деле Барбара Пиркхаймер, сестра известного гуманиста Виллибальда Пиркхаймера), писавшая Цельтису об уважении и сестринской любви к нему. Во всяком случае, после первых ее гениальных текстов на латыни церковный клир запретил ей продолжение писательства. Возможно, ее перу принадлежит «Откровение Иоанна». Все прочие творения Розвиты, скорее всего, суть плоды мужских фантазии, в первую очередь самого Цельтиса, – который под своим именем публиковал непристойные стихи, – Полликия или еще кого-нибудь из сообщества «рейнских братьев», идейным вдохновителем которых и был Цельтис.17

Разоблачитель Ашбах, исходя только из содержания ее произведений, распознал, что Розвита фон Гандерсхайм есть продукт сотворчества гуманистов XVI века, и четко обосновал это на 50 с лишним страницах. Тем не менее, с целью укоренить фальсификацию в истории «целый ряд образованных людей того времени сомкнулся в фалангу, дабы своим авторитетом защитить юную монахиню от возможного разоблачения». Тогда Ашбах обратил свое внимание на рукопись, хранящуюся в Мюнхене, и обнаружил в ней множество несуразностей. Ашбах с горечью констатировал, что Цельтис, не питавший, видимо, уважения к старине, собственноручно делал в тексте ценнейшей древней рукописи, хранящейся как сокровище в Мюнхене, исправления и дописывал целые абзацы. Ни о каком уважении со стороны Цельтеса к аутентичной рукописи Х века не могло быть и речи. К сожалению, внешний вид рукописи и текста не может служить достаточным основанием для определения подлинности, как Ашбах подчеркивает. Нужно учитывать, что фальсификаторы прилагали немало усилий, чтобы поддельное выглядело настоящим. Способы письма и материалы Х века (пергамент, чернила и т. д.) нам неизвестны, и рукопись, служащая образцом аутентичности, вполне может оказаться подделкой. Как впрочем и те еще не исследованные рукописи, которые мы собираемся сравнить с образцом.

«Только внутренний анализ текста поможет отличить зерна от плевел, – пишет Ашбах в предисловии. То есть, мало объявить подделкой саму рукопись, нужно, внимательно присмотревшись к содержанию написанного, определить, есть ли в нем анахронизмы, противоречия и несоответствия духу времени. Не внешний вид, но внутреннее содержание, языковые формы, лексика и грамматика, – вот что в первую очередь подлежит критическому рассмотрению. Все остальное приложится самим собой, если выдаваемая за подлинник рукопись будет рассмотрена в плане этих новых аспектов.»

Изучив деятельность и взаимосвязи гуманистов того времени (их переписка напечатана в приложении ко второму изданию критического анализа творчества Розвиты в качестве улики), Ашбах доказал, что идея «воплощения» Розвиты родилась у Цельтиса около 1492 года, когда он начал собирать материалы и привлекать коллег, друзей и единомышленников к сотворчеству. К 1501 году великолепная работа была завершена и «первая немецкая поэтесса» представлена публике.

Не желая утруждать читателя полным перечнем убедительных доказательств подделки, которые Ашбах с поразительной тонкостью проанализировал в своем труде, я остановлюсь лишь на одном: если бы пьесы Розвиты были подлинными, «то развитие драматического искусства в Германии началось бы на полтысячелетия раньше». Кстати, один из литературных критиков XIX века, Вакернагель, авторитетно замечает в 1848 году, что творчество Розвиты никак не повлияло на ход развития немецкой или латинской средневековой литературы.

Ашбах находит, откуда заимствовано содержание комедии «Авраам»: из книги «Сказания предков», выпущенной в 1478 году на латыни в Нюрнберге и изданной в немецком переводе в Аугсбурге в 1488 году. Автором книги был Розвайд (вот вам и разгадка имени поэтессы).

Легенда о Пелагии, поведанная якобы Розвите по свежему следу неким кордовским христианином-очевидцем, полна вопиющих нелепиц: так, мусульмане в ней, жители только что завоеванного королем мавров города, молятся золотой статуе и т. д. Впрочем, достаточно упомянуть явное несоответствие духу времени содержащихся в легенде гомосексуальных мотивов. Ашбах нашел и испанский оригинал этой истории, который в более позднее время использовал священник Флорес в своем собрании легенд о святых España sagrada (Священная Испания).

Источник еще одной легенды – сказание о докторе Фаусте, типичный продукт Ренессанса.

Образцами стиля и латинского языка Розвите служат Овидий, Теренций и Плавт – авторы, абсолютно неизвестные в Центральной Европе десятого века. Стихотворная форма и техника рифмовки также являются анахронизмом, не говоря уже о том, что блестящее знание древнегреческого языка немыслимо для монахини того времени.

Ашбах не устает повторять базисную мысль о том, что только лишь исследование и анализ самого текста, его характерных черт и особенностей поможет отличить подлинник от фальшивки (стр. 75). Ни манера написания, ни материал, ни авторитетные мнения специалистов не способны превратить подделку в оригинал. Никакие утверждения экспертов, убежденных в истинности документа и всей силой своего авторитета отстаивающие эту позицию, не могут превратить подделку в оригинальный документ.

Однако, как Ашбах и предсказывал, предрассудки и извечная человеческая боязнь нового одержали верх над истиной. Исследователь умер, и труды его забыли. О нем нет сведений в литературных энциклопедиях, и ученые мужи отложили его книгу за ненадобностью.

Хочу заметить, что Ашбах вовсе не был дилетантом или научным аутсайдером, – напротив, в 1870 году (через два года после выхода второго издания его разоблачительной книги) уважаемый венский профессор был возведен в рыцарское звание. Его научные взгляды были в высшем смысле передовыми, а система доказательств отличалась безупречной логикой. И все-таки ученые коллеги оказались не готовы к восприятию его идей.

Я хотел бы привести еще одну цитату. По поводу стихов, прославляющих императора Оттона I, как и о прочих «исторических источниках», Ашбах пишет: «По характеру и стилю создание всех трех стихотворений можно отнести только к эпохе начала расцвета гуманизма в Германии: у них один и тот же характерный стиль, они многословны, и в них мало фактов. Так, хотя образцы для заимствования и подражания искусно скрываются, очевидно, что Панегирик заимствован у Видукинда, Гюнтер Лигурийский – у Отто фон Фрайзингена, а эпос о Саксонской войне – у Ламберта фон Херсфельда. Таким образом, знатоки и ученые мужи оказались введены в заблуждение».

К сожалению, Ашбах подверг обстоятельному критическому анализу только одну фальшивку эпохи Возрождения. Продолжи он свои изыскания, следующим в ряд разоблаченных авторов встал бы тот же Видукинд Корвейский (заимствовавший стиль у Саллюстия), Отто фон Фрайзинген (в 14 лет – послушник, в 18 – аббат, а в 23 – епископ) и Ламберт фон Херсфельд (которого Ашбах в примечании только предположительно относит к фальсификации). Все три вышеназванных автора имеют перед «Розвитой» одно несомненное преимущество: к моменту «рождения» первой немецкой поэтессы они уже были вымышлены и повсеместно признаны. И то, что «Розвита», осторожно вводя в обиход новые сведения, никак не противоречила их «древним писаниям», явилось в свое время лишним доказательством их (и ее!) «подлинности».

 

ЭРОТИЧЕСКИЙ ОСЕЛ АПУЛЕЯ

 

В наши дни знаменитого, но от этого не менее загадочного писателя Апулея мы знаем по его странной апологии De magia (О колдовстве). Казалось бы, в его изысканном шедевре «Золотой осел» должны проступать черты личности автора, но это не более чем предположение. Согласно Британской энциклопедии, латынь Апулея «необычна и нарочито архаизирована». Это – попытка укоренить в латыни язык греческих софистов. За образец, вероятно, был взят небольшой греческий текст, произведение некоего Лукия из Патр, роман-пародия на типичный средневековый роман, которая возрастом никак не могла быть древнее объекта пародирования.

Сохранился единственный экземпляр рукописи (предположительно XI века), восходящий к манускрипту, переписанному в 395 году в Риме, исправленному в 397 году в Константинополе и возвращенному в Италию (Брюннгольцль, 1971, стр. 116).

До сих пор шла фонетическая передача немецких имен. Тогда нужно писать Брюннхольцль

До ее обнаружения в 1480 году эта жемчужина мировой литературы была совершенно неизвестна. Интересно, что «Анналы» и «История» Тацита также дошли до нас в этой же рукописи, тоже в одном единственном экземпляре.

«Золотой осел» мог быть написан после завоевания Византии и изгнания из нее (1453 год) в Апулии (Южная Италия) неким греческим беженцем. Апулей утверждает, что он грек, и латинский язык выучил самостоятельно. Он извиняется таким образом за свое невольное словотворчество (испытанное средство обмануть критически мыслящего читателя). У Элиана с его смешными лошадями наблюдается обратный случай: римлянин пишет на «чистейшем» греческом, который, на поверку, вовсе не так чист, а прост и архаизирован. Он, как и Апулей, ненавидит тиранов, что типично для мировоззрения гуманистов (древнейшая рукопись Элиана относится к XIII веку).

Итак, Апулей пишет на своеобразной латыни, занимается словотворчеством, изобретает собственный языковой стиль и технику письма, перерабатывает популярные народные сюжеты, широко использует фольклорные элементы (не этнологические моменты, а именно фольклор, что является совершенно новым аспектом для литературы). На центральное место в произведении он ставит африканскую сказку: прием, совершенно незнакомый античности. Демоны предстают у него благосклонными к человеку существами; в общем и целом он предпринимает благородную попытку спасти языческую античность, прежде всего, Платона. (Да, мы забыли про «Метаморфозы», которые сначала появились в Риме анонимно, и позже были приписаны Апулею. Считается, что Боккаччо был знаком с их текстом и заимствовал из них некоторые сюжеты для своего «Декамерона» (если не наоборот)). Больше об этом гениальном человеке нам ничего не известно.

В 1480 году Николаус фон Виле перевел «Золотого осла» на немецкий. В 1783 году Август Роде выпустил замечательный немецкий перевод романа, переизданный в 1923 году.

Мне представляется невероятным, чтобы «Золотой осел» появился ранее XV века. Даже Боккаччо, умерший якобы в 1375 году за сто лет до «открытия» Апулея известным Поджо, не писал так иронично, насмешливо и язвительно.18 Острое жало сатиры Апулея направлено против ведьм и колдовского искусства, что к 1450 году, к началу инквизиторских процессов, оказалось как нельзя более своевременным.

Некоторые герои обладают «говорящими» семантически значимыми именами; иногда намеки бестактны (друг рассказчика назван Сократом), иногда ханжеские и непристойные: кабатчица Мерое (жительница Южного Египта). Пестрый калейдоскоп мифологических персонажей также характерен для синкретической манеры гуманистов. Местами действие напоминает восточную сказку с элементами не столь метафизическими, сколь сюрреалистическими, что «осовременивает» роман.

Интересна реакция переводчиков на аназронизмы в тексте «Золотого осла». Если Роде еще говорит о тюрбане (VI, 8). То современный перевод Хаурта использует иносказательное выражение «витая шапка». Примечательно, что из сцены, в которой византиец пытался представить причастие как древний институт и которая заканчивается возгласом аминь(XI, 17), современный переводчик делает полную цветастых выражений, но лишенную содержания сцену.19 Вообще, последняя глава представляет собой колоритный, с отсылками к древним египетским обрядам и в соответствии с духом времени архаизированный, потрясающе написанный панегирик церкви. Сцена, разыгравшаяся на Марсовом поле в Риме, предвосхищает торжественную обрядовость католической церкви, и могла быть написана только человеком эпохи гуманизма.

Блаженный Августин (якобы около 400 года), возможно, из-за апологии De magia (О колдовстве), считает Апулея колдуном. Таким образом, самого Августина можно рассматривать как плод фантазии одного из деятелей эпохи Гуманизма, так как кроме него (до 1480 года) никто нигде не упоминает о «Золотом осле».

 

НИКОЛАЙ КУЗАНСКИЙ

 

Николай Кузанский – величайший из немецких гуманистов первого поколения, богослов, философ, математик и церковно-общественный деятель. В известном смысле он явился прототипом нордического гуманиста, чьи размышления (например, о модели космоса) послужили путеводной звездой для Коперника, Галилея и Бруно. Однако эта часть наследия Николая Кузанского оказалась наименее изученной современниками (и наименее воспринятой широкой общественностью), так как прошло немало времени, прежде чем его прозрачные математические идеи получили дальнейшее развитие.

Его трактат «Опровержение Корана» – блестящая европейская апология, направленная против Востока. Этот памфлет отличается благожелательным тоном, – объяснимым тем, что тесная связь мусульманства с христианством заключалась в партнерстве при измышлении никогда не происходивших событий. Он напоминает мне теологический анализ ислама иудаистскими и протестантскими учеными XIX века.

Заслуживает внимания его предложение об исправлении времяисчисления (Reparatio kalendarii, 1436), сформулированное почти за 150 лет до Грегорианской реформы. Свой вариант календаря он составил в год-канун Базельского собора, на котором пытался убедить курию в том, что мусульмане (на этот раз сии «язычники» выступают в качестве жупела), воспользовавшись хорошо известной им слабостью и неопределенностью познаний католической церкви в вопросах теоретической хронологии и конкретной датировки исторических событий, попытаются оспорить ее право на духовную гегемонию. Упреждая возможные нападки, он предложил Папе реформировать календарь и пересмотреть в связи с этим историческую хронологию. В частности, он предлагал, «перепрыгнув» в календаре через неделю, привести в относительное соответствие календарное и природное начало весны. Лишь поколение спустя Региомонтанус использовал его идеи для серьезного теоретического обоснования календарной реформы.20

Можно допустить, что сын рыбака с Реки Мозель (Хунке, 1983, стр. 272, разоблачил этот факт биографии как вымысел) стал кардиналом и епископом Тироля: эпохе Возрождения известны примеры головокружительных карьерных взлетов и приключений. Но неужели Николай Кузанский действительно был автором огромного количества приписываемых ему работ? Споры о подлинности его произведений сами по себе могут составить многотомную библиотеку. Итак, как и во многих других случаях, мы не можем ответить: кто, что и когда написал. Вопрос остается открытым и, возможно, это подтолкнет кого-нибудь из моих читателей к дальнейшим исследованиям.

 

ЗАГОВОР?

 

Об известнейшей фальсификации католической церкви, Дарственной грамоте Константина (Константиновом Дарении), нам известно, что называется, из первых уст, а именно: от гуманистов Лоренцо Валла (секретаря Папы Римского), Энеа Сильвио Пикколомини (впоследствии Папа Пий II) и Николая Кузанского. Ульрих фон Хуттен напечатал рукопись Валла в 1519 году. Греческий текст Дарственной грамоты был, очевидно, написан латинистами в Риме. Речь идет о том, что в IV веке император Константин якобы признает главенство римской церкви, а Ватикан – ее собственной территорией. По мнению гуманистов, текст был фальсифицирован в VIII веке. Церковь не оспаривала их вывод, и в этом заключался ее тонкий стратегический расчет. На самом деле, текст появился гораздо позже, незадолго до раскола 1056 года, и зафиксировал отделение римской церкви от византийской (Иллиг, 1996, стр. 142). Признание фальсификации VIII века не могло принести церкви ощутимого вреда, ведь к эпохе Возрождения и церковное государство уже имелось, и главенство Рима среди других церквей Западной Европы было общепризнанным и неоспоримым, зато таким образом как бы «по умолчанию» устанавливалось, что в VIII веке церковь уже существовала. Даже признание фальсификации должно было свидетельствовать в пользу истинности официальной исторической картины мира.

Как мы покажем ниже, именно это является характерным признаком рассмотренного метода.

Это вполне укладывается в рамки «теории грандиозного заговора», до сих пор во всех деталях неизученного, деловито констатирует Нимиц (1991). Он рассматривает еще один пример фальсификации: в 33 томе «Исторических памятников Германии» Байер приводит подборку писем, посвященных поездке Римского Папы из Франции в Ломбардию в 1132 году. Первое из писем датировано и эта дата должна придать историческую определенность всей подборке. Однако … Только на трех первых письмах из 80 проставлена дата, следовательно, остальные 77 писем не представляют никакой исторической ценности: ведь что такое письмо без даты? Более того, проанализировав содержание писем, он замечает, что «до какого-то времени автором датируются уже происшедшие события, а после определенного момента – события, которые еще только планируются или которые суть проекции иных событий» (стр. 52). Это позволяет предположить, что единый план фальсификации, охватывающей огромные временные рамки, был выработан значительно позже этой эпохи и должен был привести к закреплению в выдуманном прошлом названного путешествия Римского Папы и прочих псевдоисторических событий.

В заключение Нимиц пишет: «Начало XV века ознаменовалось предпринятой объединенной к этому времени церковью акцией по фальсификации и уничтожению исторических свидетельств. Таким образом, дошедшие до нас документы рассказывают фальшивую историю. Размах предприятия и децентрализация светской власти не позволили его творцам создать стройную непротиворечивую историческую картину западноевропейского мира.

Многочисленные подделки и неоднократные исправления в подлинных документах понадобились для того, чтобы хотя бы в некоторой мере поддерживать непротиворечивость псевдоистории. Все так называемые «проблемы подлинности исторических документов» были порождены неспособностью избавиться от несоответствий и разночтений в этой широкомасштабно фальсификационной операции. Большинство противоречий легко объясняется особой техникой фальсификации: неточность, неопределенность и сознательная противоречивость исторических данных должна сделать невозможным «проверку» истории, то есть поиск исторической истины».

И далее: «В общем, оказывается, что в ходе акции фальсифицирования хронологические рамки были утеряны».

В той же статье Нимиц приводит собственный «схематический набросок средневековой истории»: «К началу описываемого периода Римского Папы не существовало, римско-католической вселенской церкви не было, как не было еще и папского Рима. Христиане были организованы в региональные или национальные21 церкви; многие оставались язычниками либо христианскими вольнодумцами. Одновременно (или, возможно, чуть быстрее) с крепнущей государственной или королевской властью стали возникать и соответствующие церкви. Вместе с выработкой доктрин в различных странах внутри церквей стала выстраиваться священническая иерархия». Еретические войны, Крестовые походы, борьба за инвеституру, – все предстает перед нами в другом свете: гениальный исторический эскиз, углубивший положения Каммайера, подвигнувший Иллига на книгу о Карле Великом (1996, стр. 378) и предвосхитивший многие высказанные здесь соображения.

 

ТАЦИТ И ЕГО ГЕРМАНИЯ.

 

В мае 1996 года я прочитал в Гамбурге доклад «Кто же все-таки выдумал германцев?». Мое сообщение вызвало неожиданно сильный интерес, но, к сожалению, именно те, кому следовало прислушаться к содержащимся в докладе фактам, приложили свои усилия совершенно в ином направлении. Еженедельник Шпигель (№ 44, от 28 октября 1996 года) сделал эту тему темой номера и на двенадцати страницах разместил статью с новейшими исследованиями о «германцах – наших диких пращурах». Автор статьи, нимало не озаботясь вопросом о подлинности, времени возникновения и целевой направленности латинских текстов, цитировал их в подтверждение сделанной в духе Тацита реконструкции археологических находок. Ни словом не упоминались ни Гардуэн, ни Балдауф, ни Каммайер, ни дискуссия о подлинности источников.

Негодующие возгласы, донесшиеся из узкого круга критиков историографии, позволили предположить, что мною были задеты самые святые чувства. Однако доклад, разоблачавший сочинение Тацита, задумывался вовсе не как провокация, но как повод к дальнейшим изысканиям. Особую оппозицию вызвало заглавие доклада, понятое многими как причисление огулом всех германцев к вымыслу, хотя я имел в виду всего лишь современную, полную предрассудков и заблуждений историческую картину о германцах.

В докладе (напечатанном в июне 1996 года) я, опираясь на работы Балдауфа и Каммайера, попытался доказать, что «малые произведения» Тацита (от лат. – молчаливый) были фальсифицированы по заданию Римского Папы Пия II между 1430 и 1470 годами. До 1420 года об этих текстах нигде нет ни малейших упоминаний. Николай Кузанский участвовал в переговорах по передаче рукописей из Гессена в Рим (Пралле, стр. 70 и след.). Отсутствие у него особого интереса к текстам свидетельствует об их невысокой ценности, более того, заставляет предположить, что Николай Кузанский знал об истинном происхождении «малых произведений» Тацита.

«Германия», работа римлянина Тацита, это «не теряющий в глазах поколений своей притягательной силы подарок доброй феи нашего народа, положенный в колыбель новорожденной отечественной истории. Не каждой нации дано гордиться подобным сокровищем», – писал выдающийся филолог Эдуард Норден (Древняя история Германии, 1920, стр. 5). Ту же мысль почти дословно повторяют и в наши дни (Фишер-Фабиан, 1975, стр. 204).

Никогда, однако, не смолкали голоса ученых, считавших «Германию» Тацита не подарком доброй феи, но пропагандистской фальшивкой, созданной католическим монахом 15 века по заданию курии. Она служила оружием Римского Папы в борьбе против немецкого императора.

По сей день не устают доказывать (Фабиан-Фишер), что уже тогда (с 98 года н. э.) «Германия» Тацита, долженствующая укрепить падающую мораль римлян примером добродетельных и благонравных германцев, стала одним из наиболее читаемых произведений. Однако детальными исследованиями установлено, что «Тацита в древности ценили невысоко и читали мало». И еще: «люди, воспитанные на Цицероне и Тите Ливие, находили странным его язык, в отличие от образцов классической прозы громоздкий и изобилующий трудными и темными местами» (Арно Мауерсбергер, 1980, стр. 17).

Цитата: «Корнелий Тацит – первый прозаик Траянского времени; блистательный апогей и одновременно завершение римской историографии». Итак, зачин, кульминация и финал в одном лице, да еще с собственным неповторимым стилем.

До начала акции «новообретения Тацита» (так называется работа Пралле), исполнителем которой был Поджио, мы находим лишь одно упоминание о тексте «Германии», и принадлежит оно монаху именно того монастыря, где и были позже фальсифицированы «малые произведения» Тацита: Рудольфу Фульдскому (Летописи, 2 часть, к году 852). Кроме того, в описании передачи в Вильдесхаузен праха святого Александра (закончена Мерингхартом см. Пралле, стр. 46) он приводит из «Германии» некоторые сведения о саксах. Использовал ли ученик славного Рабануса собственный источник, позже переработанный в «Тацита», либо и легенда о Рудольфе придумана в XV веке (как предполагает Каммайер), на мой взгляд, не имеет значения. Заседали фальсификаторы в монастыре Фульды или Герсфельда, – это пусть выясняют местные патриоты. Гессенцы все же выглядят у Тацита много лучше прочих германских варваров: особо подчеркивается их независимость.

 

Подарок другой доброй феи, на этот раз истории английского народа, «Агрикола» Тацита, вызывает столько вопросов, что начинаешь сомневаться и в прославленном тесте (Агриколе), и в его зяте Таците как в исторических лицах. «Анналы» Тацита имеют примерно ту же историю «обретения», что и «малые произведения», так как Монте Кассино, где Боккаччо в 1370 году нашел единственную рукопись, был одним из центров фальсификаторской деятельности гуманистов и состоял в тесных сношениях с Фульдой (Брюннгольцль, стр 111 и далее), с которой практиковал свободный обмен продукцией. По небрежности поддельщики не сговаривались о единообразии имен фальсифицируемых авторов; рядом с Гаем появился Публий Корнелий, а кто-то из гуманистов пятнадцатого века приписал: Тацит. В печатном издании 1515 года «Анналы» были объединены с «Историей» (Брюннгольцль, стр. 140).

Тщательно взвешенные тезисы уже упоминавшегося базельского приват-доцента Роберта Балдауфа (1902) основываются на необъятном материале и блестящем знании языков. Вот, вкратце, его реконструкция событий: энциклопедически образованный секретарь Папы Римского Поджо Браччолини (1380–1459) неустанно ездил по Европе в поисках старинных рукописей, пылящихся в монастырских подвалах.22 Набег на библиотеки Сент Галлена, Вайнгартена, Айнзидельна и Райхенау (во время Констанцского Вселенского собора) принес ему особенно богатые трофеи. Следующие четыре года он провел в Англии, и тоже небезрезультатно (поэтому «Агрикола» появляется рядом с «Германией»). Некому монаху гессенского монастыря Герсфельд он вручил список искомых книг, – можно назвать это заказом, – где среди прочих стояла «Германия» Тацита. Спустя три года пергамент с тремя книгами Тацита («малыми произведениями», в отличие от «Анналов» и «Истории») был готов, и Николай Кузанский продал его в Рим. На долгие годы «Произведения» исчезают из поля зрения и появляются в Риме лишь 1455 году. В то время существовало множество охотников за редкими книгами, ревниво следившими друг за другом. Ремесло поддельщика требовало осторожности и выдержки. Затянувшаяся на десятилетия переписка, а также документы, освещающие длительные переговоры между Ватиканом и немецким монастырем, опубликованы Пралле.

Бесценный свиток снова исчезает в 1460 году. К счастью, сделаны три копии, но и они разделяют судьбу «оригинала». Существуют списки и с этих копий, уже совершенно не совпадающие друг с другом; трудно даже выявить их взаимосвязь (излюбленная головоломка исследователей рукописей). Итак, работа сделана: за счет многочисленных (якобы) переписываний с разночтениями и ошибками след стирается, а древняя старина вкупе с длительной традицией получает статус истины. Изданный в Венеции в 1470 текст «Германии» до 1902 остается для ученых (как и для Балдауфа) основой для всех дискуссий на данную тему истории.

Но на этом история внедрения текста не заканчивается. В 1473 году «Германию» напечатали в Нюрнберге; но это второе издание никто не заметил. Утверждается, что комментарий к изданию подготовил Энеа Сильвио де Пикколомини, будучи уже только что севшим на римский престол Папой Пием II (1458). Долгожданный успех пришел к «Германии» лишь после издания книги в Лейпциге в 1496 году, спустя 32 года после смерти папы. Эльзасец Вимпфелинг, проповедуя у себя на родине национальную самобытность немцев, использовал это издание начиная с 1501 года (или с 1505). С той же целью некий баденец и еще один эльзасец снова напечатали текст в 1518 и 1519 годах. Первый немецкий комментарий (Ульрих фон Хуттен, 1502) сделан, на манер древних греков, в форме патетического разговора мертвых, где легендарный герой Арминиус, выступая против Рима, произносит новый лозунг: «Свобода» (Freyheit).

Казалось бы, удар Рима не достиг цели.

Но это только на первый взгляд. Удар сделал свое дело, причем именно так, как это было задумано в Риме. Со временем «германцы» поддались очарованию Тацита, все больше и больше отождествляя себя с этим вымыслом (как это демонстрирует приведенная выше цитата о подарке доброй феи).

О цели фальсификации можно высказать несколько соображений.

Земля тунгров, якобы ставшая зародышевой клеткой германцев, лежит к Западу от Рейна. Таким образом, цель церковных фальсификаторов становится очевидной: прежде тунгры принадлежали к германцам (Тацит, гл. 2); ныне они (кельтские) тунгры (так как живут по эту сторону Рейна). Никто не говорит, что к западу от Рейна не было германских племен, но Пий II придает особое значение тому, что Рейн должен служить германцам западной границей.

В связи с этим становится бессмысленным спор о выборе между Маасом и Рейном. Речь идет об историографическом создании «германского» пространства и народа в границах от Рейна до Дона. В противном случае, – этого и опасались клерикалы, – германцы могли бы претендовать на пространство от Атлантики до Праги, куда входит и французская земля, колыбель и надежнейший бастион католической церкви.

Сопротивление Великой Германии против Рима, лейтмотив сочинения Тацита, имело и экологические основания. Римские укрепления (т. н. лимес) на северо-востоке проходили по границе земель, где традиционно занимались виноградарством; дальше начинались непроходимые леса. Делать из этого вывод, что люди за «латинским занавесом» могли бы образовать этническое единство, значит, принимать желаемое за действительное. Подчеркивание своеобразия некоторых германских народов, послуживших образцом для «Германии», отсылает нас в позднее Средневековье и указывает на политическую пропаганду курии. Время от времени по древнеримскому лимесу проходила граница между Реформацией и римской церковью. Можно было думать о территориальных договорах с отдельными народами на основе описаний в «Германии» Тацита.

Уже упоминавшийся ученый Мауэрсбергер, к сожалению, даже не подозревал о том, насколько близко он подошел к истине, считая ключом к сочинению Тацита следующий пассаж: «Да пребудет, молю я богов, и еще больше окрепнет среди народов Германии если не расположение к нам, то, по крайней мере, ненависть к своим соотечественникам, ибо, когда империи угрожают неотвратимые бедствия, самое большее, чем может порадовать нас судьба, – это распри между врагами».

Короче говоря, Италии выгодны распри между германцами.

 

У противников «теории фальсификации» существуют многочисленные контраргументы. Например, прическа свебов (подобранные наверх и стянутые узлом волосы), нашедшая подтверждение в археологических находках. Но римлянин XV века вполне мог видеть высеченные в камне изображения свебов с их характерной прической.

Сторонники подлинности Тацита напоминают о вале ангривариев, вновь открытом в начале ХХ века. Однако трудно спрятать земляную насыпь, обнесенную частоколом, высотой в несколько метров и шириной в 10 метров. То же относится и к форме лодок, и к повозке Нерты, и к железным копьям, подробному описанию которых Тацитом дивятся современные археологи: гессенский монах XV века вполне мог видеть все это собственными глазами.

Фишер-Фабиан совершенно верно отмечает (Стр. 217), что книга «переполнена этнографическими мотивами разных народов, которые последние заимствовали у соседей» и «составлена из мусора, содержащегося в античных исторических описаниях», но он не понял, что эти наблюдения только подтверждают процесс позднего выдумывания «античной истории» и раскрывают механизм создания апокрифов на основе переписывания других уже введенных в оборот апокрифов.

И еще: Тацит излишне обстоятельно описывает некий напиток, оказывающийся на поверку обыкновенным пивом. Неужели гессенский монах думал, что в античном Риме не знали пива? Он очень ошибался.

Учитывая многочисленные противоречия в тексте (дикие варвары, живущие в городах и имеющие письменность) и сведения, не подтвержденные археологическими изысканиями (огромные стальные мечи гирканцев), содержание «Германии» можно считать чистой воды фальсификацией.

В том же году, когда Балдауф выдвинул свои обвинения и ровным счетом к 400-летию первого немецкого комментария, в замке Аскона, где скончался Папа Пий II, было найдено восемь пергаментных листов IX века, содержащих якобы копию работ Тацита. Но они так же мало доказывают, как и обнаруженная одновременно глиняная табличка со словами «CIS RHENUM» (по эту сторону Рейна), долженствующая вроде бы подтвердить одно спорное выражение из «Германии», но тут же разоблаченная как подделка (Кёстерманн, 1970).

«Германия» не перестает удивлять филологов: помимо множества выражений, чуждых классической латыни, текст пестрит словоформами, мягко говоря, напоминающими итальянский язык. В течение четырехсот лет не утихают ученые споры вокруг некоторых слов, например, «Decumates agri», которые еще в 1536 году Андреас Альтхамер счел абсолютно невозможными, и разбору которых Эдуард Норден (1934) посвятил более пятидесяти страниц, так и не догадавшись, что это вовсе не латынь, а галло-римское слово.

Каммайер уделил проблеме небольшую статью, озаглавленную «Фальсификация «Германии» Тацита» (1935, IV, 3); очевидно, он не был знаком с исследованиями Балдауфа и считал, что фальсифицирована лишь часть работы Тацита. Каммайер заметил, что работам древнеримских историков о германцах (например, Плиния и Тита Ливия), недостает текстов, которые в искаженном виде вдруг всплывают у Тацита. За противоречивыми сведениями лже-Тацита скрывается попытка фальсификатора избежать разоблачения (эта техника использовалась и при составлении Святого Писания). Так, имя германского бога Туистона, – единственное, представляющее интерес, – записано в копиях пятью различными способами. Что касается стиля, – пишет Каммайер, – то он удивительно, вплоть до выбора слов, напоминает Саллюстия.

 

 

 

 

                                                     Глава 4

 

                                            В МАСТЕРСКОЙ

 

В этой главе я расскажу о сообществе фальсификаторов, сгруппировавшемся вокруг известного аббата Тритхайма (Тритемиус) и Конрада Цельтиса. Начав свою деятельность в 1491 году, они создали множество «исторических» работ, большинство которых (например, «Гунибальд» и «Бероз») было разоблачено еще современниками; кроме того, Легенду о Святом Александре, долженствовавшую подтвердить подлинность лже-Тацита, и стихи императора Фридриха I. Однако единственное «подтверждение» подлинности «Германии», содержащее немногие страницы с 2–3 цитатами из Тацита, оказалось мало убедительным.

Тритемиус, в миру – Иоганн Гейденберг (1462–1516), – аббат монастыря в Вюрцбурге, всячески поощрял научные изыскания, однако его исторические работы «суть сказки и фальсификация, не выдерживающая никакой критики» (энциклопедия Майера). Это еще вежливо сказано. Его же, кстати, посетило ставшее знаменитым видение о конце света.

Цельтис – уже знакомый нам гуманист и поэт-латинист Конрад Пикель (1459–1508), пользовавшийся благорасположением императора23 и имевший огромное влияние на современников, в основном через созданный им интеллектуальное «Братство». С юных лет Цельтис неустанно путешествовал по Европе, от Вюрцбурга до Рима, и от Кракова и Данцига до Майнца. Его латынь считалась образцовой для эпохи Возрождения, однако, существовал ли в действительности настолько чистый язык, это большой вопрос. Скорее всего, Цельтисом были написаны многие «классические» стихи и оды, хотя строго доказать это нелегко в каждом отдельном случае. В частности потому, что многие такие стихотворения он из тщеславия издавал под своим именем.

Его многочисленные издания классических текстов подверглись впоследствии серьезной переработке и «улучшению», ибо, несмотря на всю ученость и гениальность, он в ту эпоху был пионером, указавшим путь, но еще не достигшим цели. Карта дорог Римской империи, переданная им историку Конраду Пейтингеру24, показалась настолько необычной, что лишь спустя два столетия (в 1714 году) она была признана и напечатана как копия карты III века, созданная якобы в 1265 году монахом из эльзасского города Кольмара. Сейчас она выставляется под названием «Таблица Пейтингера», например, в рамках большой выставки 1977 года, посвященной франкам (см. иллюстрации).

Вот что пишет Хунгер (1961, стр. 452): «В 1497 году, находясь в Вене, Конрад Цельтис предпринял создание фальшивой германофильской историографии, – стряпни, состоящей из достоверных сведений вперемежку с плодами буйной фантазии и заблуждений. Его ученик Авентинус основывался на этой работе в своих «Баварских хрониках»». Кстати, именно эта последняя определило нашу сегодняшнюю картину славянского мира.

Сведения, слишком явно отдававшие грубой подделкой, впоследствии вымарывались; в целом же, такого рода «документы» часто служили основой для цитирования и для наших исторических представлений. «Плач Мертвых» Ульриха фон Хуттена, основанный на сфабрикованном Таците, сам сделался историей, от которой так трудно освободить наше сознание.

Конрад Пейтингер заслуживает отдельного разговора. Этот добропорядочный бытописатель из Аугсбурга стал одним из первых собирателей римских древностей: скульптур, монет, рукописей. Интересными описаниями находок он делился с современниками. Примечания Пейтингера к медицинскому трактату о целебной силе растений (якобы, Апулея) свидетельствуют о его обширных познаниях.

В его коллекции находилась «Хроника» Отто фон Фрайзингена (с многочисленными пометками самого Пейтингера), «Деяния» императора Фридриха I, «найденные» Цельтесом в 1507 году в монастыре Эбрах и опубликованные под именем Гюнтера Лигурийского, а также «Хроника» Эберхарда Регенсбургского. Все эти вымышленные тексты ни коим образом не могут считаться истинными, однако они настолько укоренились в наших исторических представлениях, что они просто обязаны быть подлинными. Но продолжим беглое перечисление копий раритетов из его коллекции: «Истории готов» Прокопия и Йорданда, «История лангобардов»  Варнефрида и Павла Диакона, «Хроники» Григория Турского и Регино фон Прюма, а также множество текстов о саксах и норманнах. Такого количества подозрительных документов вполне хватит, чтобы опорочить доброе имя их владельца и публикатора. Один из потомков Пейтингера завещал все его сокровища, включая знаменитое многотысячное собрание монет, иезуитам, однако большинства рукописей к тому времени в коллекции уже не было. Цельтис якобы перевез их в Вену.

Интересна также карта Германии Николая Кузанского, изданная Пейтингером, и греческая рукопись «Иероглифика Гораполлона» (даже само название звучит заманчиво), которую он передал в 1515 году некому итальянцу для публикации оной.

Одного из близких друзей Пейтингера (и, предположительно, автора большого числа «древних» рукописей) звали Иоганн Колерус. С другим фальсификатором из аугсбургского кружка, уже упоминавшимся выше Тритемиусом, Пейтингер рассорился из-за того, что его «плагиаты» были слишком очевидны и с легкостью разоблачались как фальшивки. Однако это были «плагиаты наоборот»: гуманисты не крали у античных писателей, приписывали тем собственные произведения.25  Результатом раздражавших Пейтингера разоблачений было то обстоятельство, что «находка» Цельтеса и его собственные не принимались всерьез.

Заглянув в мастерскую поддельщиков, я познакомился со многими трюками и хитростями этого ремесла. О некоторых приемах мне хотелось бы упомянуть.

Считается, что часто цитируемая «Свида» (правильнее – «Суда»), – греческий лексикон, содержащий множество литературно-исторических статей, – был составлен около 970 года. Официальная наука утверждает, что многие сведения по истории литературы сохранились только в этом источнике, но не отрицает, что «в обилие сведений», подобранных «поспешно, без должного анализа и критики», вкрались «многочисленные ошибки и заблуждения». «Лексикон Суды», послужил первым инструментом придумывания и введения в обиход поддельных античных и средневековых текстов. Вопрос, когда же были созданы тексты самой «Суды», остается открытым. Так как в более позднее время «Лексикон Суды» считался «подлинной» энциклопедией классической греческой литературы; то историческим документом классической древности он остается и по сей день. При этом вовсе не обязательно, что «Лексикон» был составлен в Х веке при Константине26: он мог быть продан беженцами из Византии после 1453 года.

Данте знал очень немногих античных латинских писателей; из поэтов ему были известны лишь Вергилий, Овидий, Лукиан и Гораций. Имя Гомера он знал, но с творчеством знаком не был. Некий грек Пилат из Салоников (умер в 1366 году в Калабрии) впервые ввел оное в оборот, когда продал в Италии латинский перевод Илиады и части Одиссеи. Боккаччо пользовался ими, хотя с сегодняшней точки зрения переводы эти выглядят убогой халтурой.

Во всяком случае, до начала XV века собственно греческих текстов в Европе не знали; с содержанием некоторых из них знакомились в переложении с арабского на древнееврейский и латынь. При этом тексты подвергались существенной переработке, сокращались, редактировались, обогащались вставками. Например, фундаментальный труд по фармакологии греческого врача Диоскорида, пройдя целых три ступени перевода, изменился до неузнаваемости. С творчеством Платона дело обстояло не лучше.

За поколение до «утраты» Византии в результате османского завоевания (1453) в Европе возник интерес к подлинным греческим книгам. Многие сотни оригинальных рукописей (и копий) были привезены в Италию. Косимо де Медичи вложил немалую часть огромного фамильного достояния в создании библиотеки классических произведений, которые он, в основном, покупал у беженцев. В 1440 году во Флоренции он открыл школу неоплатонической философии, где учителями были знаменитые Марсилио Фичино и Виссарион. Так началось освоение Платона и платоников Западом. Виссарион, архиепископ Никейский, перешедший в католичество и достигший в Италии высших церковных чинов, владел самым большим собранием греческих рукописей, многие из которых он самолично перевел на латынь. Поэтому в его коллекции трудно отличить «новоделы» от оригинала из Византии или, быть может, из Античности. Понятия авторства и авторских прав в ту эпоху еще не существовало, тем более, когда речь шла об идее, философии и теологии. Собственные мысли, вложенные в уста античных героев и подкрепленные авторитетом древности, приобретали, по мнению гуманистов, больший вес.27

Фичино, например, переводивший, в числе прочих, Платона, Плотина и Ямвлиха, ревностно пытался соединить эллинский дух с христианством. Творчество Лукиана из Сармосаты28, впервые изданного в 1496 году во Флоренции, изрядно «христианизировано». Издали его по одной из 80 сохранившихся копий, «не все из которых достоверны». Кстати, в такой ситуации практически невозможно ознакомиться с источником.

Как развалины античных городов служили потомкам эрзац-каменоломней, так и сохранившиеся тексты и фрагменты, находившиеся в обращении,  представлялись в ту эпоху неисчерпаемым кладезем философских идей и теологических аргументов. Вопрос, насколько тот или иной текст достоверен, кто его нашел или сфабриковал, мало кого занимал. По представлениям людей позднего Средневековья – и это проявилось при в ходе творческого создания истории Каролингов – время и пространство в историографии не имели большого значения. Рабанус в «Хронологии» выдвинул собственную концепцию (Лозовский, 1996). Однако накопление знаний и освоение изрядной части возникшего античного наследия привело к тому, что угол обзора увеличился, стал достовернее, «подлиннее» и… неузнаваемым.

После возникновения папства в Авиньоне и его переселения в конце XIV века в Рим в Италии началось возрождение интереса к античности. Основоположником гуманизма считается Петрарка, хотя понятие это возникло столетие спустя, и в наш обиход введено было задним числом Винкельманом в 1765 году (Хунгер, стр. 525). Кроме Цицерона, Сенеки и других классиков Петрарка знаком вроде бы и с трудами одного из ранних «отцов церкви» Августина. К сожалению, почти все рукописи, которыми он пользовался, включая собственные копии, безвозвратно утеряны, поэтому доказать или опровергнуть его знакомство с Августином не представляется возможным.29

Вообще, история с вечно теряющимися книгами, «считавшимися у гуманистов за большую ценность, чем реликвии» (Хунгер, стр. 547), не находит логического объяснения. Сохранилось большое количество писем ранних гуманистов (почему же не книг?!). Петрарка, например, якобы 14-ю веками отделенный от своих любимых поэтов, пишет о них, как о современниках, вместе с ними переживает их трудности, страдает и радуется. Даже Макиавелли в 1513 году высказывается в том же духе: «Без всякого чувства робости разговариваю я с ними; осведомляюсь у них об основаниях тех или иных поступков, и они отвечают мне, ибо они люди» (Хунгер, стр. 539). И Петрарка и Макиавелли решительно сходятся в одном весьма характеристическом аспекте: в эмоциональной близости античному прошлому. Вплоть до формы выражения и правописания существует сильнейшее сходство. И не удивительно. Ведь речь идет о возрождении.

Такое «активное приятие» древности возможно лишь в том случае, если твое мироощущение полностью сливается с таковым античности, что при (утверждаемом теорией) отстоянии эпох в полторы тысячи лет кажется мне немыслимым. А от любовного подражания до новодела – тонкого воссоздания «древнего античного» текста – всего один шаг.

«Возрождение» (Ренессанс) по-разному проявлялось в разных областях культуры. Наряду с сознательной фальсификацией шло кропотливое восстановление из фрагментов и спасение памятников прошлого, фиксация и сохранение в письменном виде сведений, передававшихся в устной традиции. Именно по языческому содержанию часто можно судить об относительной подлинности произведения. В ту эпоху язычество было основательно забыто, и сохранением языческих памятников трудно было бы снискать себе славу. Средневековые тексты зачастую подвергались переработке. В ранних изданиях собрания басен Ромулуса, составленном якобы в 350–500 годы (на самом деле, предположительно, в XI веке), еще были боги, храмы и жертвы.

 

ВЫСШИЙ РАСЦВЕТ.

 

Плодотворная мастерская поддельщиков в монастыре Монте Кассино «явила» миру многие важные тексты. «В 1407 году Бруни и Поджо устремили взоры на архивы монастыря в Монте Кассино, где еще Боккаччо собрал в свое время богатый урожай. Истинный успех их предприятия оценить невозможно; результаты его – скорее всего  намеренно – скрывались… При этом Поджо подвизался и как копиист. Переписывая рукописи, он одновременно оттачивал собственный стиль» (Хунгер, стр. 544).

Немалое число классических произведений было создано и в Германии. Не случайно «Реформистский» Собор состоялся именно в немецком городе Констанц (1414–1418), вокруг которого находились монастыри с богатейшими архивами.30  «В свите Папы Иоанна XIII на север в качестве секретарей и писцов курии прибыли многие гуманисты, среди них Бруни и Поджо» (Хунгер, стр. 540). За длительную поездку через Германию, Францию до Англии, где он задержался до 1423 года, Поджо собрал огромное количество рукописей, частично заказанных им заранее. Приобретения он тут же копировал, никому не позволяя взглянуть на оригиналы.

Базельский Собор (1432–1440) оказался не менее плодоносным. Здесь отличился Джованни Ариспа, «спасший» многие греческие рукописи из Византии. Николай Кузанский «открыл» 16 комедий Плавта, 12 из которых были совершенно неизвестны. Шла работа и в Венгрии: король Матиас Корвин собрал целую библиотеку рукописей. Франческо Сассетти вернулся из Франции с багажом из 67 томов произведений древнеримских писателей, в основном, «подтверждающих» уже известные или, по меньшей мере, предсказанные и ожидаемые тексты.

Вот лишь несколько примеров акции, охватившей почти всю Европу. К 1437 году Сикко Полентон подготовил первую Историю латинской литературы в 18 томах. «Латинская литература от Античности до Петрарки видится ему единым целым» (Хунгер, стр. 545). В Боббио, также славившемся производством фальшивок, обнаружили тексты неизвестных латинских грамматистов и стихотворцев и, между прочими, Теренция, которого и напечатали в 1497 году в Майланде; «рукопись, разумеется, безвозвратно утеряна: доказательство того, что гуманисты обращались со своими приобретениями вовсе не так бережно, как можно было бы судить по восторгу, с каким они описывали находки друзьям». (Хунгер, стр. 546). Не говоря уже о том, что «реликвии» стоили баснословных денег, которые почти  всегда готовы были выложить князья-меценаты либо курия.

 

ФАЛЬСИФИКАТОР НА ПАПСКОМ ПРЕСТОЛЕ.

 

В этой главе мы мысленно окинем взглядом деятельность многократно упоминавшегося Пикколомини (с 1458 года – Папы Пия II), типичного представителя эпохи Ренессанса, «фальсифицировал даже свою собственную жизнь, пытаясь добиться, чтобы она могла служить примером для потомков» (как заявил Пауль Ц. Мартин31 23.5.1998 в своем выступлении на конференции в Леонберге). Возможно, чтобы добиться своего избрания Римским Папой, Пикколомини пришлось подделать даже персональные данные. Эти документы до сих пор хранятся в «Сodex Reginensis»в Ватикане. День его рождения (24.8.1405) считался исключительно неблагоприятным: Сатурн был в оппозиции к Солнцу, Луне и Венере; Марс – в оппозиции к Меркурию, – зловещее сочетание. Мало того, 24 августа простых смертных классического Рима охватывал страх и ужас: именно в этот день, – так писал Цицерон, – духи имели обыкновение подниматься из преисподней.

Итак, Пикколомини изменил день своего рождения, выбрав, в соответствии с гороскопом, исключительно благоприятный день, 18 октября 1405: при восходе солнца в 6.49 наблюдались два классических счастливых сочетания: в парах Венера – Юпитер и Солнце – Сатурн небесные тела находились под углом в 60 градусов друг к другу, к тому же Меркурий в астрономическом соединении с Венерой. Лучше не бывает.

А вот с местом рождения, которым ему хотелось сделать Вечный город, обмануть было труднее: он родился в местечке Корсиньяно в Тоскане. Удалось только выкопать легенду о том, что был в войске Суллы некий офицер Корсиний, в честь которого якобы и названа деревня. Что еще оставалось Пию, кроме как застроить деревню роскошными домами, объявить городом и учредить в нем епископскую кафедру? Город стал называться Пьенса (от pius – набожный, благочестивый). В наши дни в Пьенсу съезжаются многочисленные туристы полюбоваться на соборы, епископские дворцы и, прежде всего, на Палаццо Пикколомини, увековечивший его фамилию его семьи и выстроенный по его собственному проекту.

В миру он звался Энеа Сильвио, и свое будущее папское имя нашел у Вергилия (Энеида, I, 378): Sum pius Aeneas (Я Эней, благочестивый). Разумеется, он придумал себе герб и разместил на нем соответствующий этому выражению девиз, который должен был предвещать трон Папы Римского его близкому родственнику (его племянник, Пий III, управлял Вселенской церковью 26 дней). Предшественника же своего, Пия I (142–157, святого и мученика), он выдумал; его письма признаны даже католическими богословами фальсификацией. Пикколомини считал себя девятым по счету Папой Римским; вообще, число девять он называл святым и придавал ему большое значение. Оно часто повторяется в его удивительной автобиографии, оконченной как раз к новому, 1464 году. Стилем и размахом она напоминает «Галльскую войну» Цезаря. Начинается его жизнеописание с истории благородного семейства Пикколомини, исконных римских жителей, переехавших, по несчастью, в Тоскану. Буркхардт на это замечает: «Будем надеяться, что у него не возникало при этом неблагочестивое желание быть одним из Юлием».

Однако полная треволнений жизнь Пия II и не нуждалась в приукрашивании. В 26 лет он участвовал в Базельском соборе; затем был личным секретарем императора Фридриха III, из рук которого принял корону Первого поэта. При его посредстве император встал на сторону Папы Римского Николая V в борьбе с Базельским собором; за эту услугу Пикколомини был пожалован епископской кафедрой в Триесте. В числе его достижений и решение Венского конкордата объявить постановления Базельского собора недействительными и отобрать у немецкой церкви с трудом достигнутые свободы. Десять лет спустя он сам стал Папой Римским.

Энеа Сильвио Пикколомини был крещен в сохранившейся до наших дней купели небольшой деревенской церквушки, так называемой пьеве, стоявшей поодаль от селения, за сегодняшними городскими стенами Пьенцы. Над входом там изображено змееногое чудовище, сопровождаемое с обеих сторон ужасными пресмыкающимися. В нише одного из окон стоит языческого вида «Богоматерь»; стены и колонны расписаны змеями и древними языческими символами. Единственное, что напоминает о христианстве, – это написанная на боковой двери сцена Поклонения волхвов.

На самом деле, вокруг Тосканы стоят сотни простых, изукрашенных на языческий лад пьев, совсем непохожих на церкви. Они, действительно, своей простой строительной конструкцией и своими украшениями больше напоминают языческие храмы или, по крайней мере, заставляют вспомнить гностиков или ариан. Удивительно, что столь могущественный церковный деятель, едва не затеявший (при поддержке албанского героя Скандербега) последний крестовый поход против турков, появился на свет в столь явно нехристианском окружении. Зато становится ясно, насколько важна для него была акция фальсификации: деревенский мальчик, крестившийся в крошечной языческой церкви, достигает высшего чина в церковной иерархии и перекраивает всю мировую историю. Творческое переиначивание всемирной истории помогло ему забыть крошечную пьеву его детства.

Совершенно не по христиански выглядят и большие храмы Тосканы, например, в Сан-Кирико, где о католицизме напоминают лишь отдельные современные вкрапления. Изображенные там сказочные чудовища принадлежат совсем другому миру, ставшему нам, благодаря многовековой идеологической обработке, непонятным и чуждым. Смешными кажутся любые новомодные попытки истолкования сюжетов: они только подчеркивают наше непонимание древнего призрачного духовного мира. Иногда создается впечатление, что в лучшем случае об отдельных этих существах может идти речь в «Откровении Иоанна», но и эта мысль притянута за уши.

Зато античные произведения искусства, например римские геммы, настолько соответствуют этому языческому духу и стилю, а художественные формы этих двух эпох настолько близки друг к другу, что кажется, будто римскую античность и католическое христианство XV века разделяют всего несколько поколений.32

 

МАРК АВРЕЛИЙ, ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР.

 

«Государевы зерцала» писались правителями в назидание потомству, главным образом, сыновьям-наследникам. Известнейший образчик эпохи Ренессанса был создан Петраркой. При дворах Византии и Персии они были известны уже в Х–ХI веках, и имели целью не только педагогическое, воспитательное воздействие на наследников трона, но и создание своеобразного нравственного мерила для благородных и образованных людей. Идеализирующие и в то же время несущие отпечаток эпохи, «государевы зерцала», указывая на пример героических и благонравных предков, должны были воодушевлять потомство сильнее, нежели указующий перст отца, пусть даже папа и восседает на княжеском престоле. Ничто человеческое не чуждо живым; лишь мертвым дано носить сияющий венец непорочности.

Самое знаменитое «зерцало» в мировой литературе как раз и является обращением к прошлому: это «Reloj de principes» (Часы государевы) преподобного Антонио де Гевара, созданное им между 1518 и 1524 годами для могущественнейшего из людей, императора Карла V, в чьей империи никогда не заходило солнце. Это «величайший литературно-исторический вымысел», своего рода роман-аллегория с множеством подробностей из жизни самого императора. Он был тотчас же переведен на все европейские языки, и тираж его многократно превысил тиражи всех выпущенных к тому времени книг. «Часы государевы» называют «бестселлером Ренессанса».

Антонио де Гевара (1480–1545) двенадцатилетним мальчиком был принят ко двору католических королей (Изабеллы и Фердинанда Кастильского). В тот же год пал последний мусульманский бастион в Испании, и корабли Колумба пристали к берегам Америки. Еще через двенадцать лет Антонио де Гевара стал францисканским монахом. В 1521 году Карл V призвал его ко двору в качестве проповедника; с 1527 года он занимает должность официального летописца. Карл, до щепетильности честный и набожный, ценит его как одухотворенного человека глубокого ума и остроумного собеседника. Антонио де Гевара сопровождает императора во всех поездках по Европе и даже принимает участие в экспедиции в Тунис (1535). В течение восемнадцати лет он летописец, советник, дипломат; инквизитор и миротворец; проповедник, собственноручно крестивший в Андалусии 27 000 магометан; основатель типографии, благотворитель, строящий больницы и школы. Но, прежде всего, он – талантливый писатель, придавший роману его современную форму. В 1538 году, спустя десятилетие после выхода в свет «Часов государевых», он оставляет придворную службу.

Гевара, один из самых знаменитых людей своего времени, помимо прочего возглавлявший одно за другим два епископства, служил образцом для гуманистов. Император Карл был первым читателем романа; с его высочайшего благословения Гевара и отдал рукопись в печать. То есть Карл V счел, что роман послужит общественности достойным примером.

Однако книга эта – чистый вымысел. Вымышлены многочисленные греческие и латинские «цитаты»; никогда не было ни большинства цитируемых писателей, ни книг, которые он приписывает известным классическим авторам. Тонкой иронии полны описания фантастических традиций и обычаев древности (никогда не существовавших в действительности). Зато книга получилась яркая, сочная, увлекательная, остроумная и фривольно-эротическая. Ей зачитывалась вся грамотная публика – от государей до монастырских послушников.

Гевара назвал свой роман «Золотая книга об императоре Марке Аврелии Севере». Отрывочные сведения об этом соправителе Антонина вместе с его собственным жизнеописанием и письмами имелись в путаном византийском лексиконе «Суда». Гевара, вполне в духе современников-гуманистов, со свойственным его перу изяществом и остроумием додумал и написал все остальное. Он также написал и издал «Семейные письма» Марка Аврелия (в двух томах, 1539 и 1542), которые также имели огромный успех во всей Европе. Стиль «Писем» выдержан в цицероновском духе; они адресованы давно умершим известным историческим лицам. «Письма» полны совершенно невероятных поступков при совершенно невозможной датировке событий. Для правдоподобия «Письмам» предпослана заметка о том, что в поисках рукописи Марка Аврелия публикатор долгие годы странствовал по Европе, пока не обнаружил ее во Флоренции в библиотеке Косимо Медичи. В ученых кругах поднялся шум, и Гевара был объявлен лжецом и фальсификатором, на что писатель, впрочем, не обратил ни малейшего внимания. Тем более что ему уже приходилось цитировать не только вымышленные исторические документы, но даже надгробные надписи.

Равным образом и его книги «Искусство навигации» и «Декада Цезарей», считавшиеся в свое время чуть ли не научными трактатами, критики начали признавать псевдоисторическими и лживыми. Гуманист Педро де Руа категорически потребовал в трех письмах, что от исторических сочинений требуется, в первую очередь, абсолютная достоверность. В своей излюбленной презрительно-ироничной манере Гевара ответил: он никогда не думал, что можно всерьез относиться к его сочинениям; что сам он верит только в Библию, и что поэтому он может себе позволить, значительно исправить и улучшить историю по сравнению с той, что представлена в книгах.

Читать фантастику блестящего острослова, умницы и эрудита – истинное наслаждение и только абсолютные идиоты возмущались его произведениями; недаром его книги заняли почетное место в золотом фонде европейской и мировой словесности.

В 1539 году Гевара, подражая стилю Горация, пишет «Осуждение двора и похвалу простой сельской жизни», где предпринимает попытку отомстить за ограничения, испытанные в ходе 48 лет королевской службы. Обличительное содержание книги не должно было, впрочем, принимается всерьез, читатель должен был получать удовольствие от чтения, отдавая должное блестящему стилю и острой наблюдательности автора.

Потомки удостоили Гевару высших почестей (вот цитата из испанской энциклопедии): «Гениальный писатель, создавший тончайшую и глубокую по смыслу пародию на гуманизм, для чего он использовал народный язык (все гуманисты писали на латыни), беспримерным образом обогатив его. С тех пор еще ни одна эпоха не подвергалась столь умной и язвительной критике. Занимая ответственные посты в империи Карла V, он мог себе это позволить, и сам Карл его в этом поддерживал».

В подражателях у Гевары недостатка не было. Наиболее знаменитая имитация из всех – «Золотая книга Марка Аврелия» – вышла в Англии в 1535 году. В 1557 году появился на превосходном английском языке новый, сокращенный перевод книги Гевары, озаглавленный «Солнечные часы королевских наследников» (см. иллюстрации). Поскольку сведения об императоре Анние Вере (или Севере) Антонине, его семействе, потомках, наставниках и друзьях считались исторически достоверными, то они вошли в историю как факты, связанные с жизнью мудрейшего из римских императоров Марка Аврелия.

Вершиной этого процесса имитации стало неожиданное открытие Михаэля Шютца, искатель приключений и гуманист, называвший себя на греческий манер Токсита.33 В библиотеке курфюрста Отто-Генриха Пфальцского ему удалось получить якобы «подлинный» греческий манускрипт, представляющий копию дневниковых записей Марка Аврелия. На его несчастье, рукопись содержала также «Жизнь Прокла» из Марино, то есть сочинение эпохи гуманизма. Таким образом, дискуссия о подлинности рукописи потеряла всякий смысл.

В 1545 году известный цюрихский издатель Конрад Гезнер получил некую книгу Марка Аврелия, но, догадываясь, что она никак не может принадлежать перу самого императора, воздержался от публикации. (Тайлер, 1984). Тем не менее его не оставляла мысль повторить или даже превзойти успех Гевары, но не на сатирическом поприще, а как гуманист, серьезно работающий на ниве улучшения общественных нравов: он мечтал о создании образцового «Государева зерцала» на все времена. Получив манускрипт от Михаэля Шютца, он некоторое время колебался, а затем передал ее своему брату Андреасу Гезнеру, который в 1459 году издал рукопись в латинском переводе Вильгельма Хольцманна (Ксиландера) из Аугсбурга. В издание вошла и «Жизнь Прокла» из Марино в анонимном переводе. Книга постепенно завоевала популярность и затем в течение длительного времени имела успех. В 1568 году она была переиздана в Базеле. Оригинал рукописи к тому времени уже исчез. Впрочем, в Ватикане должны храниться выдержки из параллельных текстов (XIV века).

Эти знаменитые «Дневниковые размышления» (как и «Письма», и другие его произведения) императора Марка Аврелия не были известны ни античности, ни раннему Средневековью (фон Гляйхен-Руссвурм, 1913, Введение). Их упоминает только приобщенный к лику святых Августин, однако на самом деле это делает автор приписанных Блаженному Августину апокрифов34 (ведь уж он-то знал все вымыслы гуманистов) и в Х веке некий епископ Аретас из Патр.

Когда эпоха Возрождения открыла для себя Сенеку и стоиков; возникла серьезная потребность в текстах античных философов сходного мироощущения, однако только со Спинозой и Лейбницем началось глубокое содержательное освоение классического философского наследия. Шаг за шагом возрастали и требования к качеству текстов. В лучшем немецком переводе Марка Аврелия (Ф. К. Шнайдер, 1864) отсутствует более ста его изречений. Некоторые из них не включаются в издания и по сей день: настолько невероятным выглядит в устах античного монарха, например, осуждение любви к мальчикам (I, 16), в чем Марк Аврелий решительно обвиняет своего отца. Другой пример: пассаж, в котором император подозревает христиан в сомнительной склонности к мученичеству (так в тексте: Christianoi, XI, 3. К. Р. Хайнс (Лондон, 1924) сомневается в подлинности этого предложения). И уж совсем нелепо звучат императорские проклятия в адрес колдовства и суеверий. Эта тема не могла быть поводом для серьезных размышлений в античном Риме, зато живо обсуждалась гуманистами.

Капелле («Размышления Марка Аврелия», LI) удивляется невиданной откровенности, «какой не знает дошедшая до нас античная литература». Равно неизвестны нам предшественники и последователи, творившие в столь редком жанре интимного дневника. Дневник написан на странном, изобилующем простонародными выражениями и ошибками в греческом, что простительно автору, родным языком которого была латынь (Капелле, «Размышления», LIII). Построение фразы и стиль, по-видимому, заимствованы у учителя Цицерона Посейдония; у него многое заимствовал и Сенека. Но: «сохранилось чрезвычайно мало достоверных фрагментов Посейдония» (Тайлер, 1984).

При жизни император, разумеется, не мог предать гласности свои саморазоблачения, зато после его смерти это должны были сделать личные секретари. Они собрали все высказывания в 12 книг, при этом туда могли вкрасться и чужие сентенции.

Вот некоторые любопытные сведения об этом человеке: римский император Марк Аврелий Антонин (26. 04. 121-17. 03. 180) происходил из знатного испанского рода. В 175 году, почти уже проигрывая битву, он получил знамение небесное, счел это заслугой своего христианского легиона (sic!) и препятствовал с тех пор преследованию христиан, что, впрочем, не вполне ему удалось: еще до Гевары церковь постановила считать годы его правления «эпохой четвертых гонений», и эту вину уже нельзя было заставить исчезнуть. Тертуллиан оправдывает его, называя преследования христиан в Лионе 175 года «слишком далекими от Рима». Письмо Юстина (сохранилось в копии у Евсевия), принявшего в 165 году в Риме мученическую смерть, не может служить обвинительным документом, так как признано богословами подделкой. Дальнейшие письма христиан императору, которые охотно цитируются, как, например, пророчество Атенагора об апокалиптическом конце времен, являются анахронизмами в высшей мере; Тайлер (стр. 14) при этом замечает: «Едва ли Марк Аврелий читал эти пространные послания».

Так Марк Аврелий завоевал почет и уважение как почти христианский император.

Последующие поколения привлекало в текстах Сенеки и, прежде всего, самого Марка Аврелия, то, что слово «Бог» всегда употреблялось в единственном числе, как если бы речь шла о Боге христиан. Изложенная Марком Аврелием христианизированная языческая философия знает только один мир, одного Бога, одну природу всего сущего, одну материю, один закон и один разум.

В «Размышлениях» Марк Аврелий предстает перед нами неким совершенным, не могущим реально существовать созданием, новой гуманистической версией Христа, олицетворившей, вне времени и пространства, общеевропейскую волю к идеальному. И этот общеевропейский идеал носит черты миропонимания XVI века.

Добавим этому идеалу жизненности еще и сопутствующее этой фигуре обрамление: свирепствовавшую в то время чуму, от которой он умер, египетскую королевскую картушу с его именем и множество его «античных» изображений, созданных великими мастерами Возрождения (например, бронзовая конная статуя в Ватикане). И, наконец, латинские письма 25-летнего философа к учителю Фронто, настолько ребячливые и вместе с тем высокопарные, что их можно отнести не иначе как к курьезу в творчестве гильдии поддельщиков. Во многих изданиях «Письма» предпосланы собственно «Размышлениям», хотя по их стилю ясно, что произведения принадлежат разным авторам.

Уже в конце пятнадцатого века стали раздаваться голоса гуманистов, протестующих против засилья литературно-исторических фальсификаций и опасающихся потери всяческого масштаба. Самым известным из них был Валла, разоблачивший многие подделки и подвергавшийся за это гонениям. Он попытался тем не менее сверить текст вульгаты Нового Завета с греческим «оригиналом, благодаря чему нашел мощных заступников..

Понимая, насколько важно использование источника «из первых рук», Поджо пытался даже выучить древнееврейский язык. Но этот шаг сделало уже следующее поколение.

 

 

ФУНДАМЕНТАЛИСТ ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ.

 

Знаменитый гуманист родился в 1466 году (по другим данным – в 1469); его первые работы были написаны на прекрасной латыни (начиная с 1495 года в Париже). Находясь с 1499 года в Англии, он пробует силы в греческом, которым вполне прилично овладевает к 1502 году. Его сочинение «Похвальное слово глупости» за 11 лет разошлось в количестве 20 000 экземпляров. Колоссальный для тех времен тираж свидетельствует о том, что Эразм Роттердамский был в полном смысле слова «властителем дум» образованной публики Средневековой Европы (я следую Кампхаузену, «Возьми и прочти!», 1991).

Эразм боролся с иудаизмом (в церкви, разумеется) и способствовал развитию христологии, согласно которой Иисус правил судьбами мира еще до своего воплощения. Эти два важных пункта в характеристике уважаемого отца Церкви сыграли роковую роль в виртуальной истории раннего христианства: придумывая отцов церкви, гуманисты во многом опирались на идейные установки Эразма.35 В 1516 году, назначенный императором Карлом V членом муниципалитета, он выпустил девятитомное издание Библии Иеронима, а также сочинения девяти раннехристианских авторов. Судя по всему, Эразм испытывал романтические чувства к идеализированному образу ранней Церкви.

Взяв за основу уже упомянутые тексты Лаврентия Валлы (1505), он выпустил греческий Новый Завет с латинским переводом, причем работа, шедшая в крайней спешке из-за конкуренции с испанским изданием, была выполнена в полгода. В предисловии Эразм Роттердамский утверждает, что использовал множество древних рукописей, но это очевидная ложь: на руках у него было всего лишь несколько поздних копий, полных лакун и ошибок. Целые строфы в окончании «Откровения Иоанна», например, ему пришлось переводить с латинской вульгаты «обратно» на греческий.

И все-таки не совсем понятно, какую именно работу выполнял в спешке Эразм с помощниками в течение целого полугода: если греческая и латинская Библии использовались, цитировались и комментировались богословами уже 1300 лет, тогда достаточно было для подготовки первой печатной версии  всего лишь внести в тексты возможные поправки. Вероятно, он придал текстам совершенно новый вид, введя к тому же дотоле неизвестное деление на главы и стихи.

Эта работа легла в основу стандартного текста современной Библии. Три года спустя появилось новое, содержащее 400 поправок и исправлений издание, по которому Лютер и сделал немецкий перевод. Уже тогда говорили (разумеется, на латыни), что без Эразма не было бы ни Лютера, ни Реформации.

Заслуживает упоминания Теодор Беза (ум. в 1604 году), друг и последователь Кальвина, введший в оборот сразу две предположительно древних греко-латинских рукописи (якобы V века) с делением на стихи. Они должны были служить основой реформаторского движения в Швейцарии, но впоследствии от этих текстов отказались.

Таким образом, несмотря на яростные протесты многих богословов, прочно утвердился новый фундаментализм, подвергавший сомнению авторитет «Отцов Церкви» и признававший непререкаемой истиной «только лишь текст», где черным по белому записано, что на самом деле сказал Бог. Церковь это вполне устраивало.

 

КОРОЛЬ АРТУР КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ПЕРСОНАЖ.

 

Фазы слепого доверия к источникам сменялись периодически более критическими фазами. С течением времени в философии истории утвердился более строгий подход к вопросу достоверности исторических источников. Давид Штраус (около 1850 года), Веллхаузен с коллегами и Делицш (1910) уже прекрасно понимали, что история Израиля, – так, как она представлена в Библии, – всего лишь пестрая смесь из недостоверных воспоминаний, древних сказок, слухов, сплетней, анекдотов и пропагандистских лозунгов; к тому же составленная через 2000 лет после описываемых событий и позже многократно видоизмененная. Это вовсе не должно умалять литературных достоинств отдельных глав, а также вневременной ценности содержащихся в Библии философских и религиозных откровений. Нас же интересует ее историческая ценность библии: последняя равна нулю.

По моему мнению, даже апокрифические книги Маккавеев не содержат никаких сведений о I и II веках до н. э., как это принято утверждать, а представляют собой в высшей степени идеализированную картину бурных событий в Палестине конца Х века, поданных в эпической форме и перенесенных на 1000 с лишним лет назад.

Поэтому не вполне понятно, как современные историки пользуются этими текстами в качестве источников, как им удается находить в них связи между разными главами, долженствующие осуществлять взаимную выручку в плане подвергаемой сомнению достоверности и приводить к выводу об истинности исторической информации в этих текстах: вспомним девиз Келлера: «И все-таки Библия права!».

Нашему сознанию трудно поверить в ложность считавшихся много веков незыблемыми авторитетов. Все зависит от точки зрения и угла рассмотрения: в столь фундаменталистском – в плане истории – обществе, как наше, такие сомнительные самоподтверждения действительно могут восприниматься как доказательства. Тому, кто хочет найти Трою, достаточно начать раскапывать какой-либо подходящий древний курган. Или, быть может, в Гизарлыке сохранились древние крепостные ворота, на которых большими буквами было написано: Троя, государственная граница, Гомеровские времена. А тот, кого не пленяет «Илиада», там же найдет и Атлантиду: это больше соответствует духу нашего времени.36

Я поясню свою мысль на примере английского феномена, короля Артура (Артуса).

Джеффри Эш (1986), известный английский историк, считает Артура историческим персонажем V века, хотя на страницах романов наш герой появляется с 1130 года. Романисты помещают его между готами, гуннами и вандалами: конец Античности, эпоха Великого переселения народов. Это одно из мистических понятий, отлитых когда-то в чеканную формулировку и исправно выполняющих с тех пор свою историческую функцию. Как и 40-летнее странствование израильтян по Синайской пустыне, переселение германцев, франков, саксов и т.д. было непременным условием начала формирования их национального самосознания.

Изобретение Артура стало английским аналогом измышления Карла Великого. Разумеется, он должен был разбить «галлов» и стать королем Англии и Бретани вплоть до Бургундии, причем легитимность его как германского предводителя была подтверждена римским императором. Правда, в 6 веке, куда традиционно относили Артура, это было невозможно: считается, что в то время власть получали уже в Византии, а так как она находилась слишком далеко, Джеффри Эш, вооруженный многочисленными цитатами из «старых» хроник, «отодвигает» его в V век. «Опровергая» данные хроник, Эш «сдвигает» нашего героя еще на пять или десять лет и добивается настолько точного совпадения дат, что читатель благосклонно принимает его выводы за окончательное доказательство. Эш пишет весьма своеобразную историю, выдумывая, манипулируя и подменяя источники, которые при ближайшем рассмотрении оказываются романами XII и XIII веков. Последующие поколения примут его научный самообман за чистую монету, и Артур станет историческим персонажем: не сказочным благородным героем рыцарских времен, но правящим королем Англии конца Античности.

Давайте присмотримся к деталям. У нас есть текст Готфрида Монмутского «История королей Британии», оконченный в 1136 году, но в позднем, переработанном (по предположению Эша – самим автором) варианте. История Артура составляет одну часть объемного труда, однако создается впечатление, что все предыдущие и последующие короли призваны лишь для того, чтобы «сколотить» ему правдоподобную историческую рамку.

История Готфрида начинается с падения Трои. В XII веке это была точка отсчета, как позже Великий потоп или разрушение Иерусалимского храма. «Датировка» этого события осуществляется, если и не убедительно, то по крайней мере остроумно. От падения Трои до рождения Иисуса должно было пройти около 1150 лет, – столько же, сколько от рождения Иисуса до времени создания «Истории», следовательно, Иисус является центром временной оси.

Предполагаю, что Эш в самом начале своей книги – по крайней мере я не нашел у него отрицания этой моей гипотезы – пытается навязать читателю древние легенды и сказания и продолжить их. Эш пытается убедить читателя, что падение Трои действительно состоялось около 2300 лет до Готфрида. Эней «эмигрировал» после этого в Италию. Правнук Энея Брут отправился еще дальше, в Англию, освободил острова от великанов, назвал их в свою честь и заложил на Темзе «Новую Трою», Лондон. Читатели, надо полагать, были в восторге. Дальше следует список имен и деяний 75 королей, «почти все из которых были порождены его фантазией» (Немецкия перевод книги Эша, стр.17). Среди них есть и свой собственный летающий Виланд или Дедал (в данном случае Бладуд), приделавший себе пару крыльев, использовавший один из храмов Новой Трои для начала своего полета, и упавший на землю. Его сын король Лир правил в VIII веке до н. э.

Узнаваемость сказочных фигур, их местная самобытность, оригинальные, но этимологически схожие, часто «семантически значащие» имена как в случае неудачного летчика – это обычный прием в подобных сочинениях, где таким образом мифы взаимно подтверждают «историчность» сказаний. По-человечески вполне понятно, что англичанин хочет подарить своему народу замечательного прародителя – летающего короля, чье существование и деяния подогнаны к другим мифам, зафиксированы и в других легендах и таким образом вроде бы подтверждаются. Однако исследователь должен быть крайне осмотрителен, прежде чем, исходя из созвучия имен и схожести событий, делать вывод о «едином индоевропейском наследстве». Лишь немногие понимают, что законы перестановки согласных часто выводят из различных стилей и способов написания. Само произношение обычно жестче, чем письменный текст, в котором оно фиксируется.

Творец виртуальной истории не должен обращаться к уже существующим именам, чтобы не быть сразу разоблаченным. Поэтому собаку Артура зовут Кабал, а не Цербер, что было бы крайне подозрительным. Из Цербера он стал Кабалом, потеряв, в соответствии с самобытной («кельтской») традицией, внутреннее «Р» и сменив конечное «Р» на «Л». При этом законы перестановки согласных не нарушаются, ибо сами они выводятся из примеров, в том числе и из данного.

Но вернемся к рассуждениям Эша. «Почти все» из 75 королей суть порождения чистой фантазии, говорит историк. Критик вправе задать вопрос: почему почти? Ведь в романе о Томе Сойере и Геке Финне мелькают подлинные исторические имена, например, имя тогдашнего президента Соединенных Штатов. Почему нет? Цезарь, Клавдий и Траян, появляясь на страницах «Истории королей Британии», вроде бы добавляют убедительности всему историческому трактату, «превращают в реальность» все написанное до и после упоминания из имен. Но и здесь Готфрид противоречит общепризнанным с сегодняшней точки зрения фактам: из патриотических соображений он заявляет, что никакого завоевания Англии римлянами не было, а правящие короли Англии платили императору дань по доброй воле.

Итак – через 12 веков после события – этот позор «оказывается», наконец-то, смыт. Хотя, казалось бы, по прошествии стольких лет можно только гордиться тем, что твой народ был приобщен к цивилизации римлянами. В этом вопросе Эш не согласен с Готфридом Монмутским: он придает распространению римской цивилизации на Британии большое значение и тем самым признает римское завоевание ее территории.

Католическая оценка событий, которой Эш следует, такова: все язычники – пикты, скотты и саксы – варвары, а все кельты – христиане. И это несмотря на то, что, как Эш прекрасно знает, христианизация Англии V века не подтверждается данными археологических раскопок. Приходится ему опираться на письменные источники. В IV веке некий лондонский архиепископ просит в Бретани и получает подкрепления против язычников. Ведь родство бретонцев и бриттов – известный надуманный мотив, используемый и в наши дни. Константин, брат короля Бретани, отправляется в Англию; его сын побеждает варваров и становится королем. Это происходит ни много ни мало именно в 407 году, когда – Готфрид почерпнул небось эти сведения у Исидора – вестготы с Рейна вторгаются в Испанию и отвоевывают соответствующие провинции у римлян. Историографы мстят варварам, обходясь при этом без кровопролития (такая вот сладкая месть!). Сын победителя варваров и есть король Артур.

С этого момента вместо сплошного вымысла якобы начинается действительная история.

В качестве источника Эш приводит (стр. 53) некого  «галло-романского джентльмена», ставшего в 470 году епископом Клермонта, прославившегося в качестве писателя и святого, современника Артура и свидетеля его славных дел: Сидония Аполлония. Зять римского императора, – да-да, целибат в то время не был всеобщим правилом, – он состоял в переписке с французским аббатом Фаустом из Южной Франции, также писателем, а также многими другими деятелями эпохи. «До нас дошли некоторые из его книг» (стр.66). «Некоторые из его книг» – это три стихотворения и девять томов писем в напыщенном и безвкусном стиле, да и те, вероятно, сочинены в эпоху Возрождения. Они полны жуткого хвастовства. Среди прочих, в письмах есть и такой сюжет: посреди хаоса, якобы учиненного готами в Галлии, Сидоний на резвых конях охотится за книжным вором, настигает его, дважды прочитывает книгу и диктует ее своим писцам (опять в множественном числе!), причем особо отмечает скорость и усердие переписчиков. Эш дословно приводит этот курьезный текст в подтверждение «историчности» Сидония.

Эш цитирует и другие хроники, якобы содержащие солидные доказательства его тезисов, в том числе «Историю бриттов» Ненния (800–820, с путанной датировкой), перед этим некого Гильдаса и после этого Анналы из Камбрии, относимые ко времени на столетие более позднее. На самом же деле жуткие события, в них изложенные, абсолютно сказочны, и Артур представляется совсем иным персонажем. Он, например, назван там «солдатом», и как король ни разу не упоминается. Еще его называют «ameraudeur», созвучно с французским словом «maraudeur» (мародер, грабитель). Эш видит в этом шутливо искаженное «император» (стр. 94).

К тому же Эш предлагает, когда ситуация становится слишком уж запутанной, считать, что «подмена образа врага в зависимости от исторических обстоятельств – явление нередкое в героических сказаниях. Во французском эпосе о гибели Роланда, паладина Карла Великого, враги из басков превращаются в сарацинов» (стр.121).37 Но разве убийцы Роланда были басками? Ведь речь идет об эпосе, не имеющем ничего общего с историей: о борьбе христианского рыцарства с арабами (с мусульманами). И никакой битвы Роланда с басками не было; и весь поход Карла и Роланда в Пиринеях выдуман романистами XII века с целью укрепить боевой дух рыцарства в борьбе против врагов-сарацинов. Это единственный факт, который может вычитать исследователь из «Песни о Роланде».38

Впрочем, и Эш тоже нашел кое-что интересное в этом романе. Он продолжает: «Речь идет не об истории, но о литературе, о литературном вымысле. Однако многие сюжеты и подробности галльских приключений Артура настолько напоминают Риотамуса, что источник вдохновения не подлежит сомнению, даже если Готфрид утрирует, искажает и переставляет факты, в общем, весьма свободно манипулирует ими » (стр.120).

Итак, кое-какие «факты», искаженные и утрированные, сдвинутые по временной оси и в географическом пространстве, но якобы подтвержденные не менее искаженными и утрированными хрониками, – послужили основой для создания через семьсот лет совсем другой истории. Эш, который многое из сомнительного принимает на веру, убежден, что ему удалось в этой ситуации восстановить действительный ход исторических событий.

Он использует работу некоего Шэрона Тёрнера («новаторскую по охвату материала, кладезь учености», стр.123), который в 1799 году описывает экспедицию короля Риотамуса с 12 000 солдат в Галлию, в помощь императору Западной Римской империи. Тёрнер отождествляет Риотамуса с королем Артуром, что Эш считает подтверждением своего тезиса, хотя высокоученый Тёрнер помещает короля Артура в значительно более позднюю эпоху. Доказательства существования Риотамуса, «блистательного короля», содержатся в том письме Сидония, которое, по моему мнению, есть просто детская выдумка, скорее забавная, нежели достойная серьезного исследования.

Здесь я закончу мою краткую критику книги Эша. Думаю, читателю стало ясно, как действуют исследователи, пытающиеся на основе эпоса воссоздать историю.39

 


 

                                               Глава 5