Бартольд В.В. Из прошлого турок

«Где ступит копыто турецкого коня, там трава не растет», говорит турецкая пословица. Как было замечено одним из русских знатоков персидской литературы, персидская мать до сих пор поет о «турке, пришедшем из Туркестана и утащившем женщину в Индостан», как в русской песне поется о «злом татарчонке», сыне уведенной татарами в неволю русской женщины. Под влиянием таких исторических событий и их отражения в народной литературе, нередко даже в ученых трудах высказывались крайне односторонние суждения о турках, как народе. Ключа к объяснению исторической роли народа искали в его расовых свойствах, будто бы определяющих не только его прошлое, но и его настоящее и будущее. Действия турок во время войны считали характерными для всего психического склада народа; в связи с делением человечества на высшие и низшие расы, в турках видели только злых грабителей и убийц, у которых нет и не может быть ни понятия о правде-справедливости и правде-истине, ни понятия о красоте. Самое веское возражение против таких расовых теорий — указание на факт, что при неблагоприятных для развития культуры условиях даже народы так называемой «высшей» расы по преимуществу, индоевропейской, остаются дикарями, как в Европе литовцы до XIII в., в Азии кафиры долин Гиндукуша до наших дней. Такая же противоположность между внешней дикостью народа и разнообразными мотивами его поэзии наблюдается, как мы увидим, у нескольких турецких народностей.

Турки выступают в истории несравненно позже, чем индо-европейцы и семиты; слово «турок» впервые становится известным в VI в. по Р.Х., когда турки образовали обширную кочевую империю, граничившую в одно и то же время с Китаем, Персией и Византией. Как индоевропейские литовцы, турки, еще не имея собственной культуры, вступили в тесные сношения с культурными народами и подчинились их влиянию, чем затруднялось создание национальной культуры и преемственность культурного развития, тем более, что при обширности занятых турками степей одно влияние сменялось другим. Из этих влияний одним из последних по времени, но самым сильным было влияние персидско-мусульманской культуры. Ислам исповедуется теперь огромным большинством турок; вне мусульманской пропаганды остались немногие турецкие народности, как жившие вдали от путей мирового культурного общения алтайцы или рано оттесненные на север якуты. До последних десятилетий XIX в. наука не знала другой турецкой письменности, кроме мусульманской. Было известно, что турки до принятия арабского алфавита употребляли «уйгурский», названный так по имени народа турецкого происхождения, часть которого вела кочевую жизнь и с 744 до 840 года стояла во главе сильного кочевого государства в Монголии; другая часть рано перешла к оседлости в местности к северу и югу от восточного Тяньшаня, где теперь находятся города Турфан, Гучен и другие. Было доказано, что уйгурский алфавит происходит от сирийского; происхождение его связывалось с христианской пропагандой, о которой были и исторические известия; знали, что среди уйгуров, кроме христиан, были также буддисты и манихеи (последователи Мани, выступившего в III в. по P. X. в Персии и называвшего себя преемником Будды, Заратустры и Христа); но даже уйгурский алфавит был известен только по рукописям мусульманских сочинений. Положение изменилось только после открытия в 1885 г. в Семиреченской области средневекового (XIII-XIV в.в.) христианского кладбища, причем среди надписей оказались турецкие, и в особенности после ряда научных экспедиций конца XIX и начала XX в.в. в Китайский Туркестан, где удалось добыть, хотя большей частью только в отрывках, значительное число памятников буддийской, манихейской и христианской литературы на турецком языке.

Надписи, особенно на берегах Енисея, давно обращали на себя внимание путешественников; отмечалось даже сходство некоторых букв с европейскими, например, латинскими; но разбор надписей сделался возможен только после открытия в 1889 г. русской экспедицией Ядринцева, в долине реки Орхон, памятников, где, кроме текста неизвестных письмен, был текст китайский, благодаря которому оказалось возможным определить, кому поставлены памятники, и о ком говорится в надписях. Оказалось, что мы имеем здесь алфавит переднеазиатского происхождения, приспособленный к звукам турецкого языка. В русской научной литературе эти надписи обыкновенно называются «орхонскими», язык же — «орхонским». Орхонские надписи (VIII в.) принадлежат воинственному народу, ставившему на могилах своих героев изваяния по числу убитых ими врагов, но по содержанию и форме отнюдь не свидетельствуют о безнадежной дикости писавших. Тщательно выработанное и строго проведенное правописание показывает, что существовала значительная письменность, с тех пор, по-видимому, исчезнувшая бесследно. Надписи составлены от имени хана и проникнуты династической тенденцией; но в то же время признается, что династия возвысилась благодаря народному движению. Пятьдесят лет народ находился под игом китайцев; его «крепкие сыновья» сделались рабами, его «чистые дочери» — рабынями; дворяне (беки) утратили турецкие названия, приняли китайские и «отдавали свои труды и силы» «китайскому хану». Тогда «весь черный народ» восстал против чужеземного ига, с которым примирилось дворянство, и стал говорить: «Я был народом, имевшим государство; где мое славное государство? Я был народом, имевшим хана; где мой хан? какому хану отдаю я свои труды и силы?» С такими словами народ поднял восстание; китайцы выслали многочисленное войско; но божества турок, «турецкое небо» и «турецкая священная земля и вода» сказали: «Да не погибнет турецкий народ». Небо дало народу новых властителей, отца и мать того хана, от имени которого составлена надпись. Источником всех благ для турецкого народа считается война; но хан ведет войну не для себя, а для народа; благодаря его подвигам, голодный народ получает пищу, нагой народ — одежду; чтобы доставить все это народу, хану и его сподвижникам приходится трудиться «до полного изнеможения». Подобно героям Илиады, хан и его сподвижники должны быть храбрыми в битве и мудрыми в совете. Женщины пользуются уважением; кроме неба и земли, единственное божество, упоминаемое в надписях — Умай, до сих пор почитаемое алтайцами, как «добрый дух, хранитель младенцев»; с этим божеством хан сравнивает свою мать. Величайшее несчастие для народа — гибель или увод в плен женщин. Хан знает, что враги ведут борьбу не только оружием, и предостерегает свой народ от «сладких речей и изнеживающих даров» китайцев — по собственному признанию, не всегда успешно. По китайской официальной истории тот же хан хотел построить в своей орде храмы Будде и Лао-цзы, но его советник уговорил его не делать этого, так как «учение Будды и Лао-цзы делает людей человеколюбивыми и слабыми, а не воинственными и сильными». Влияние китайской культуры было так сильно, что турки не только с дальневосточными, но и с переднеазиатскими религиями знакомились в Китае; четверть века после составления надписей, в 762 г., новый уйгурский хан привел в ту же местность из тогдашней столицы Китая проповедников манихейства. В надписи одного из последующих ханов, прославляющих это событие, говорится о замене убойной пищи растительной, о превращении страны убийств в страну, где побуждают к добру. Арабский ученый IX в. считал манихейство, с его проповедью воздержания и миролюбия, причиной упадка могущества турок, как теперь европейские ученые с распространением буддизма связывают упадок прежней воинственности монголов.